Он говорит

— Давай вставай! Скоро важный-преважный день! — беру его за руку и тащу на себя. Хеймитч ругается сквозь зубы, но всё же встает, недовольно глядя на меня.

Солнечные зайчики, пробивающиеся в его спальню сквозь окна, прыгают по комнате, озаряя её теплым уютным светом, а на душе так легко становится, что хочется петь и танцевать, беззаботно смеяться и веселиться, совсем как маленький ребенок, который ещё не вырос и не сталкивался с трудностями.

Хеймитч хмурится, недовольно передергивает плечами, зашторивая занавески. В комнате сразу становится как-то холоднее, темнее и не уютнее.

— Что ты хотела? — серые глаза останавливаются на мне, заглядывая, кажется, прямо в душу. Пытаюсь вспомнить, зачем же я пришла к Хеймитчу, покусывая нижнюю губу.

— Вспомнила! Я хотела научить тебя танцевать! — в воодушевлении хлопаю в ладошки, улыбаясь во все свои тридцать два.

— Что? Танцевать? — мужчина в растерянности, неподдельном. Видимо, он ожидал от меня чего угодно, но только не этого. Его брови медленно ползут вверх, а в глазах плещется недоверие.

— Да, Хеймитч, танцевать! На свадьбе, как ты знаешь, обязательно нужно танцевать!

— Постой, Эффи. Свадьба же не у меня, — он улыбается немного грустно, как мне показалось, осторожно качая головой. Сердце почему-то пропускает удар, возобновляя свое движение с новой силой. Да, свадьба не у него, но будущие молодожены пригласили его, и он обязан прийти. — Пит и Китнисс умеют танцевать, если не ошибаюсь. Солнышко мне уже рассказала, как ты учила их. Поверь, она была зла тогда, — Хеймитч смеется, подходя ко мне.

— Все гости будут танцевать, — складываю руки на груди, переминаясь с ноги на ногу. — Ты тоже. Даже не думай, что сможешь избавиться от меня.

— Женщина, я не танцую. Никогда, — его ладони ложатся мне на плечи, слегка надавливая. Скидываю его руки, отходя на шаг назад. Ну нет, Хеймитч, ты будешь танцевать.

— Придется, — вновь подхожу к нему, кладя его же руку себе на талию, а вторую руку беру в свою. Хеймитч замирает на месте, прикрывая глаза. — Мы будем танцевать вальс, — ухмыляюсь, замечая, как вытягивается его лицо. Он поджимает губы, прищурив глаза. Злится. — На раз-два-три, Хеймитч. Я веду, — он хочет что-то сказать, но я делаю шаг вперед, заставляя его отступить. Так, это уже хорошо.

— Я отдавлю тебе все ноги, — его шепот на ухо заставляет вздрогнуть, сделав ещё один шаг вперед. Поворот, шаг, его ухмылка. — Тринкет, лучше остановись. Это бесполезно, — он вздыхает, сжимая руку на талии.

— У тебя хорошо получается, — делаю шаг вперед, медленно выходя на поворот. — И мне кажется, ты врал, — смотрю в его глаза, выпрямив спину. — Ты умеешь танцевать.

— Тебе кажется, Тринкет. Я никогда не танцую, — когда он останавливается, я врезаюсь в его широкую грудь, так и замерев в его объятьях.

— Врешь, — шепчу, глубоко вздыхая. Почему-то становится страшно.

— Вру, — не вижу, но чувствую, как он улыбается.

========== 9. Они ничего не говорят. ==========

Don’t kid yourself

And don’t fool yourself

This love’s too good to last

And I’m too old to dream

Слишком нервничаешь, наблюдая за яркими языками пламени в камине, почти нежно лижущими сухие поленца. Нервничаешь, изредка озираясь по сторонам, будто в твоем доме есть кто-то посторонний, чужой, пристально наблюдающий за тобой из темного угла гостиной.

Копаешься в себе, анализируя два или три последних года своей жизни. Постоянно приходишь к тому, что почти ничего не добился, разве что стал победителем Второй Квартальной Бойни и одним из главных лиц давно уже прошедшей Революции. Ах да, ещё же есть любовь, которую ты вновь обрел, стоило всему дерьму закончиться. Ты всегда думал, что стал слишком старым и непривлекательным, чтобы кому-то понравиться, но ты ошибался. Она, например, тебя полюбила. Ещё давно, после твоей триумфальной победы над глупыми трибутами, жаждущими крови и победы.

Ты до сих пор не веришь, что нужен кому-то, что кто-то любит тебя. Слово какое-то странное, необычное, правда? До сих пор не можешь к нему привыкнуть.

Порой ты думаешь, что это все сон. Что однажды ты проснешься, а её не окажется рядом. Ты не услышишь тихого сопения на ухо, такого милого и смешного, от которого ты постоянно улыбаешься. Порой тебе кажется, что ты просто обманываешь себя, дурачишь, водишь за нос. Но это не так.

Don’t grow up too fast

And don’t embrace the past

Бывают дни, когда ты хочешь вернуться в детство. Когда тайком уходил в лес, добывая что-нибудь на ужин. Когда зимой играл с младшим братом в снежки, веселясь и смеясь, будто бы и не было Игр, на которые ты мог попасть в любой год, не было тессеров, из-за которых ты каждый год ещё больше рисковал попасть на Арену, но которые не давали твоей семье умереть с голоду. Будто бы и не было проблем вообще, а счастье, такое нереальное и слишком сильное, переполняло тебя, разве что не выплескиваясь наружу, заполняя собой всех и вся.

Иногда бывают дни, когда всё с точностью наоборот. Ты усиленно гонишь от себя воспоминания о своем детстве, переключаясь на какую-нибудь ерунду. Например, погоду. В такие дни она обычно плохая, с дождем и грозами, идущими почти целый день. Гонишь эти воспоминания, выстраивая щит, который постоянно ломается, новым потоком пропуская их в твое измученное сознание. Они обволакивают тебя своими холодными щупальцами, прокручивая в памяти самые неприятные моменты, покрытые легкой, почти незаметной, дымкой. В такие дни ты видишь именно плохое, заставляющее ненавидеть всех и вся на этом свете, винить их, проклинать. Тут ты, пожалуй, не прав. В своих прошлых бедах виноват ты. Никто больше.

This life’s too good to last

And I’m too young to care

Откидываешься в кресле, устало прикрывая глаза. Вопрос, над которым ты сейчас размышляешь, слишком часто проносился, да и проносится в последнее время, у тебя в голове, требуя очередного самокопания и анализа. Почему ты не умер? Ты бы мог, у тебя было много шансов, но кто-то, видимо, решил, что ты нужнее здесь. В подлунное царство тебе ещё рано, даже и не мечтай об этом.

Твоя жизнь могла бы быть хорошей, если бы не Игры. Они-то и стали коренным переломом в твоей собственной истории. Но даже с ними, с этими проклятыми Играми, твоя жизнь была лучше, чем у многих жителей Двенадцатого. Да, твоя семья погибла по твоей вине, как ты часто любил себе напоминать об этом, но время идет, а всё плохое забывается. Постепенно ты начинаешь забывать свою Бойню, время, когда был ментором. Только воспоминания о Революции, прошедшей семь лет назад, ещё свежие, очень яркие, будто и нереальные вовсе.