ОН. Новая японская проза

— Подержите, пожалуйста! — сказал он небрежно. После чего, в белой рубашке и галстуке, выехал на середину катка и начал выписывать вензеля, как в фигурном катании. Кое-кто на катке выполнял схожие упражнения, но разница в уровне была очевидна. Когда он скользил мимо, все невольно останавливались и провожали его глазами. Для Кукина лед был родной стихией, и сейчас он в эту стихию вернулся. Смещая центр тяжести, он скользил то на левой, то на правой ноге, плавно переходя от одной фигуры к другой. Он прочертил восьмерку, и это была абсолютно правильная, без малейшего изьяна, точно проведенная по лекалу восьмерка.

Вокруг него образовалась толпа. Фумихико, убедившись, что Канна научилась кататься, перестал следить за ней и, стоя среди образовавших живое кольцо людей, сложив руки за спиной, наблюдал за Кукиным, выделывающим фигуры. Когда тот благополучно приземлился после прыжка с двумя оборотами, стоявший рядом с Фумихико юноша присвистнул.

— Вот это да! — воскликнул кто-то рядом, и, обернувшись, Фумихико обнаружил, что Канна, схватив его за руку, с восторгом глядит на Кукина.

— Да, здорово!

— Кто бы мог подумать — вроде бы деревенский дядек, а сейчас другое дело.

— Он тебе казался таким?

— Конечно, с его животом, да с его смехом — типичная деревня. Но тут ему надо отдать должное.

— Да, его мастерство действует заразительно.

Кукин катался минут двадцать, потом внезапно остановился, отыскал глазами Канну и, приветливо улыбаясь, подъехал к ней.

— Вы настоящий мастер! — сказала Канна с благоговением в голосе.

— К сожалению, у меня почти нет возможности тренироваться, — скромничая, сказал Кукин.

— А в соревнованиях вам не приходилось раньше участвовать?

— Один только раз, в семнадцать лет, ездил в Хабаровск. Но я только в одиночном катании ничего, а в паре — хуже некуда. Призового места я не получил. Потом только поддерживал себя на приличном уровне, немного преподавал в спортивном клубе, в Японии время от времени захожу сюда, вот, собственно, и все, заядлым спортсменом меня не назовешь.

— Я бы тоже хотела так уметь!

— Пожалуйста, могу помочь. Ты занимаешься гимнастикой, поэтому у тебя быстро получится.

— Мне правда можно будет брать у него уроки? — обратилась Канна к отцу.

— Тебе так понравилось? — спросил Фумихико.

— Очень. Но главное, мне невероятно повезло, что у меня будет такой учитель! — тут же выпалила она так, что Фумихико не успел вмешаться. Она всегда быстро принимала решения. Колебаться не в ее характере. Все делает по-своему…

Канна и Кукин тут же, стоя на льду, шепотом договорились об уроках два раза в месяц — во второе и четвертое воскресенье.

Вечером, вернувшись домой, Канна удивительно спокойным тоном объявила, что в гимнастике достигла своего предела.

— Сколько бы я ни занималась, выше мне уже вряд ли подняться. И по росту, и по возрасту я не гожусь, последнее время лидируют девочки лет тринадцати-четырнадцати. Гимнастика все больше смахивает на акробатику, да и возрастная планка понижается.

— Да, я слышал. Тенденция последних десяти лет. Чаславска выступала в двадцать два, а Команечи — в четырнадцать.

— К тому же сложность элементов, которые выполняла Команечи, — неимоверная. Не зря ее прозвали гимнастической машиной. А это было десять лет назад. Что до меня, за два года я сильно продвинулась, но мое тело по-прежнему скованно. Ничего не могу с собой поделать. Видно, достигла своего предела. Выступлю в последний раз на предстоящих соревнованиях, и хватит.

— Ты не хочешь продолжить занятия спортом в университете?

— Нет, пойду в обычный университет. Я не чувствую себя прирожденной гимнасткой. Потому и не пошла в спортивный клуб, ограничившись занятиями в школе. Может, буду время от времени тренировать ребят из младших классов. Коньки дело другое — это удовольствие.

В самом деле, подумал Фумихико, в следующем году вступительные экзамены. Наверно и вправду пора с этим заканчивать. Она много читает, когда просит объяснить что-то из математики или физики, понимает все с полуслова. У нее еще есть время, чтобы найти работу по душе. Хорошо уже то, подумал Фумихико, что она не поедет в Россию учиться там гимнастике.

Вскоре у них вошло в обычай, что один-два раза в месяц Фумихико встречался с Кукиным в ресторане, а Канна брала у него уроки фигурного катания. И то и другое, по-видимому, было Кукину в радость.

— Вы еще не думаете возвращаться в Россию? — как-то раз спросил Фумихико.

— Подумываю. Хочется вновь оказаться на родных просторах, проехаться верхом на коне по снегу. Повидать жену, детей. Да и по нашей еде я соскучился. Иногда становится просто невыносимо. Вдруг замечаю, что мысленно брожу по Иркутску, до мелочей припоминая каждую улицу!

— Мне это понятно, — сказал Фумихико сочувственно.

— Я все время хлопочу, чтобы побыстрее вернуться домой. Но начальство считает, что я хорошо справляюсь с работой и что специалисту с языком целесообразнее находиться здесь. Так что пока вернуться никак не получается.

— Вы действительно превосходно владеете языком.

— С недавних пор я часто задумываюсь о разнице между тоской по дому и патриотизмом.

— В каком смысле?

— Не является ли для человека, вынужденного жить за границей, так сказать, святым правилом — поддерживать разумный баланс между этими двумя чувствами, вот о чем я думаю. В первое время по приезде в Японию я ощущал себя исключительно патриотом. Но после того как я прожил здесь несколько лет, образ СССР во мне потускнел, зато тяга к моей малой родине сильно обострилась. Короче, патриотизм исчез, осталась только тоска по родному дому. Во мне теперь преобладает не представитель Страны Советов, а хныкающий мужик родом из Сибири. Одним словом, пора домой.

— Наверно, вы правы.

— От воодушевлявшего меня прежде патриотизма не осталось и следа. Вот вам пример. Я уверен, что вы могли бы предоставить моей стране важную информацию. И, представьте себе, никак не могу подвести к этому разговор.

— Что?!. Что все это значит?

— По визитной карточке, на которой указано название фирмы и ваша должность, я, конечно, догадался, в чем состоит ваша работа. То, что вы делаете, с нашей точки зрения, я имею в виду Советский Союз, представляет большой интерес.

— Да уж, без сомнения…

— Поэтому, если бы мне удалось искусными доводами убедить вас рассказать, что вы знаете о системе связи японских Сил самообороны, это бы принесло большую пользу моей отчизне. Последние дни эта мысль меня не покидает. Убедить вас ссылками на мирное сосуществование, на необходимость разоружения. Лет девять назад, я бы взялся за это не задумываясь. Но сейчас, сколько ни размышляю, сколько себя ни подстегиваю, приступить к этому не могу…

— Но в таком случае, девять лет назад, когда вы были таким большим патриотом, мы бы вряд ли смогли стать друзьями, как сейчас.