ОН. Новая японская проза

— Если бы туда передвинуть ваш остров, получилась бы отличная насыпь [11] , — он засмеялся. Чувствовалось, что он уже не раз произносил эту фразу в разговоре с японцами.

— Позвольте узнать, как вас зовут?

— Ах да, извините. Такацу Фумихико.

— Господин Такацу… — повторил он.

Некоторое время оба молчали. Похоже, что Кукин, после того как они представились и обменялись любезностями, решил, что разговор исчерпан. Фумихико тоже ничего не говорил. Машина ровно катилась по шоссе.

11

Намек на искусственные насыпи в Токийском заливе.

Вскоре Фумихико стал засыпать. Кукин вел машину уверенно и спокойно, в салоне было тепло, усталость постепенно брала верх. Дремать, откинув голову на подголовник, — как это приятно! Как будто видишь сны, но образы встают перед глазами смутные и без всякой связи друг с другом. Кажется, что прошло уже много времени, но может быть и это иллюзия.

Приоткрыв глаза, он вдруг вспомнил, где находится и почему рядом с ним сидит этот странный русский. Посмотрел вперед. Задние огни едущих впереди машин расплывались радужными кругами. Более дальние огни едва виднелись.

— Туман, — сказал Кукин, должно быть заметив, что он проснулся.

— В это время года туман редкость, — сказал Фумихико, все еще плохо соображая.

В лучах передних фар туман расходился клубами. Еще не очень густой. Кукин немного сбавил скорость. Фумихико показал ему, как включить противотуманные фары.

— Как-то раз я едва не погиб в тумане, — сказал Кукин.

— Давно? — Голова немного замерзла.

— В детстве, мне было лет десять. Мы часто ходили кататься на коньках. В то время коньки достать было трудно, не то что сейчас. Но за год до этого мне подарили на день рождения конькобежные ботинки, а коньки выточил токарь у отца на заводе, из куска железа с поломанного трактора. Я очень ими гордился.

— Я тоже катался на коньках, — вставил Фумихико.

— Вот как? — сказал Кукин, но тотчас продолжил свой рассказ. — Обычно мы ходили на городской каток, устроенный на берегу реки, но как-то раз, в воскресенье, мы с друзьями, втроем, взяв бутерброды, поехали на электричке к Ангаре. Вторая станция от города. Оттуда и до самого Байкала река сильно расширяется, становится почти что частью озера. И вся затянута льдом. В отличие от катка, лед на реке неровный, и скользить по нему нелегко, но нам-то как раз и нравилось мчаться на коньках, лавируя между ухабами и буграми. И разумеется, мы были в восторге от открывшегося нам простора. Стоял ясный, погожий день. Кататься одно удовольствие!

На берегу реки возле железнодорожного полустанка торчала высокая труба, видная издалека. Мы забирались все дальше и дальше, будучи уверены, что, ориентируясь по трубе, легко найдем дорогу назад. Два моих друга подобрали возле берега какие-то палки, чурку и затеяли игру в хоккей. А я двигался дальше и только изредка оборачивался, чтобы убедиться, что труба еще видна. Каждая сотня метров приносила мне смешанное чувство гордости и беспокойства.

Да, в таких случаях удержу не знаешь, подумал Фумихико, любой человек стремится зайти как можно дальше. Но сам рассказ напомнил ему нечто очень знакомое.

— Вскоре труба уже была не больше спички. Я решил, что заехал слишком далеко и пора возвращаться. Меня переполняла гордость. Вот было бы здорово оставить какой-нибудь знак в подтверждение того, что я так далеко заехал! Но только я повернул назад, как заметил что-то белое, стелющееся по обледенелой поверхности озера. Туман. Посмотрел наверх — ясное голубое небо. По спине пробежал холодок. Даже в городе, бывало, из-за внезапного тумана ничего нельзя разглядеть. Скорее назад, в сторону трубы! Но туман так быстро густел, что уже не видно было ни трубы, ни других строений на берегу. Я в отчаянии погнал в ту сторону, где в последний раз видел трубу. Я был уверен, что если двигаться прямо, никуда не сворачивая, то непременно доберусь до станции.

Мне казалось, что я вдыхаю в себя белый туман. А надо мной было все такое же голубое небо. Туман поднимался над поверхностью озера метров на десять, и, будь во мне десять метров, я бы наверняка увидел расположенные на берегу здания, трубу, горы… Но я ничего не видел. Только белизну, пронизанную ослепительным солнцем. Я начал нервничать.

Кукин, как искусный рассказчик, нагнетал напряжение. Фумихико слушал молча.

— И вот, в то время как, набирая скорость, я мчался в правильном, как мне казалось, направлении, я вдруг упал. Должно быть, споткнулся о какой-то выступ на льду. Упав, кубарем покатился вниз и порезался об лед. Несколько капель крови окрасили лед, но особой боли я не чувствовал. На холоде боль не так заметна, да и кровь быстро останавливается. Страшно было другое — упав, я совершенно потерял ориентацию. Оглядываясь по сторонам, я старался хоть что-то увидеть. И не видел ничего. Со всех сторон сплошь белизна, и ничего больше. Я попытался найти свой след, опустился на лед, но сколько ни искал — всюду только естественные неровности и углубления, ничего похожего на след от лезвий коньков. Над головой по-прежнему простиралось голубое небо, но на пятидесяти градусах северной широты даже весной темнеет рано. Если до наступления ночи туман не рассеется, я замерзну. Мне стало по-настоящему страшно.

Как и в рассказе, в реальном мире туман впереди становился все гуще. Подсвеченный противотуманными фарами, он был похож на колыхающуюся желтую стену. Кукин еще уменьшил скорость, стараясь не потерять из виду едва видневшиеся задние фары идущей впереди машины. Фумихико молча слушал рассказ.

— Я начал громко кричать. Надеясь, что кто-то отзовется, я напрягал слух, но не слышал ни звука. Как будто все, какие были в мире, звуки поглотил туман. Я понял, что, сколько бы я ни надрывался, меня не слышно дальше пяти метров. Попробовал было пойти туда, где, как мне казалось, должна была находиться труба, но через несколько метров потерял уверенность и остановился. В какую сторону ни посмотришь — всюду одно и то же, никакого различия. Я уже был не в состоянии куда-либо двигаться.

А как только перестаешь двигаться, начинают коченеть пальцы рук и ног. Не зная, что делать, я присел на корточки. Вероятно, всплакнул. Позже я понял, что прошло всего-то минут десять, но тогда мне казалось, что прошло не меньше трех часов. Никаких признаков того, что туман рассеется. И никаких голосов кругом.

— И все же вы спаслись… — прервал его Фумихико.

— В итоге — да, — просто сказал Кукин, словно с каким-то сожалением возвращаясь из далекого Иркутска в Японию, в мчащийся по шоссе автомобиль. Зря я его прервал, подумал Фумихико.

— Меня спасла собака, — сказал Кукин.

— Собака?

— Да. Я уже совсем было отчаялся, когда вдруг из тумана вынырнула большая собака. Рыжая, с виду сильная собака, с приплюснутой мордой и с длинной густой шерстью. Увидев меня, собака, как будто удивившись, фыркнула и побежала назад, откуда пришла. Я скорее бросился следом. Время от времени собака поворачивала голову и, убедившись, что я следую за ней, продолжала уверенно бежать, нисколько не путаясь в дороге. Она бежала довольно быстро, но я был на коньках и поспевал за ней. Так мы бежали минут десять, как вдруг я увидел, что нахожусь метрах в ста от берега. На берегу тумана не было. Наверно, из-за разницы температуры, но туман стоял только надо льдом. Берегом я добрался до станции. По дороге собака куда-то исчезла… А, вот и у нас туман улетучился!

Взглянул — и вправду: вившийся по дороге туман совсем рассеялся, и даже у идущих далеко впереди машин отчетливо просматривались алые задние фары.

— А что собака?

— Понятия не имею. Может быть, просто так забежала в туман, а может, инстинкт подсказал ей прийти на помощь ребенку. Отдышавшись, я походил по берегу, но собаки нигде не было видно. С тех пор я той собаки уже не встречал. Да и вообще, вы первый, кому я открылся.

— Неужели так никому и не сказали?

— Нет. Родителям не стал говорить, они бы заругали. Рассказал, правда, оставшимся у берега приятелям, но они не поверили. Всего-то на чуток зашел в туман и уже от страха несешь всякую чушь, вот что я от них услышал. С тех пор я никому об этом не рассказывал.