ОН. Новая японская проза

Такэмура поворачивается к Танаке:

— Может, попробуешь поискать ее по следам на снегу?

К бойлерной отряжают Хару.

— Схожу к ванным, а ты, Кадзама, обследуй старый корпус.

Шаркая тапками, Такэмура удаляется.

— В молодости она обожала танцевать, вот я и подумала, что здесь ей будет хорошо. А тут… кошмар! Про сестру говорят, будто у нее старческое слабоумие… Глупости! По временам она бывает удивительно разумной. Иногда и правда перестает что-либо соображать. Вы, верно, заметили. Так и идет периодами, понимаете? Мне ли не знать. Но вчера, когда случилось… ну, с желтком… она просто опустила голову и спокойно молчала, да? Помните, какое удивительно ясное было у нее лицо? Значит, все нормально. А вот когда она принимается похохатывать, значит, не в себе, лет на пятьдесят назад перенеслась. А я ведь за нее в ответе…

Ёсико закрыла лицо руками. Они у нее крупнее, чем у сестры. Блестя снежинками в волосах, появляется Танака и безнадежно машет им. Кадзама, перепоручив ему Ёсико, решает, перед тем как отправиться в старый корпус, быстренько осмотреть танцзал, глянуть на то место, где вчера разразился злополучный «яичный скандал». Вдруг она преспокойно восседает на стуле, прямая и недвижная. «От вас пахнет яйцами из источника».

В зале он сразу смотрит в дальний угол — никого. Все стулья аккуратно составлены у стены — видно, Танака с Саваги постарались. В пустом пространстве заметно холоднее, сюда не доходит тепло от обогревателя. Сквозь высокие окна вливается дневной свет и отражается в блестящей поверхности пола, на котором заметна глубокая царапина.

Возвратившись в холл, Кадзама сталкивается с Такэмурой, идущим со стороны ванного отделения; тот дрожащим голосом повторяет: «Нету, ее нету».

— А записки она в номере никакой не оставляла? — Такэмура склоняется к Ёсико, понуро сидящей на диване.

— Знаете, я, едва проснулась — сразу об этом подумала. Принялась искать, но… она же слепая! Какая же записка?

Оставив Такэмуру разбираться с запиской, Кадзама направляется по коридору в старый корпус. И тут звучит пронзительный возглас Ёсико: «Сестра!» В противоположном конце коридора в призрачном сумраке виднеется крохотная фигура в теплой накидке поверх домашнего кимоно. Это Мицуко. Она медленно движется к ним, придерживаясь рукой за стену.

— Сестра! Сестра!

Мицуко в черных очках, как вчера, только волосы распущены; заслышав знакомый голос, она замирает, чуть приподняв лицо; шарканье тапочек прекращается.

— Ну где ты разгуливаешь, сестра? — чуть не плача спрашивает Ёсико и подходит к ней.

Кадзама замечает, как дрогнул несколько раз ее сморщенный рот, мельком поглядывает на Такэмуру.

— Как это — где? В ванной… в ванной. На источнике. Утром гораздо приятнее, чем вечером.

Мокрые волосы достают почти до пояса и блестят на свету; худое не накрашенное лицо в черных очках в обрамлении длинных волос кажется лицом призрака; на щеках лихорадочный румянец. «Какой удивительный облик», — думает Кадзама.

— Вы были в ванной? — встревает Такэмура.

— Да, купалась в горячем источнике.

— Ага! В мужском отделении! — в восторге от собственной догадливости Такэмура аж языком прищелкнул.

— Почему же ты пошла одна, сестра?

— Так у меня в голове карта… много географических карт… и Сэкиути, и Сакураги, и Коганэе… есть и Сан-Трумо в Буэнос-Айресе, и Бока… Знаешь, это ведь в Аргентине…

«Нормальна ли она сейчас? Или разум опять покинул ее на время? — Кадзама всматривается попристальнее. — Вроде не хохочет, и помада не расплылась, как вчера».

— Ладно, сестра, главное, все обошлось! Только прошу — надумаешь куда пойти, скажи мне. Ладно?

— Но иногда мне хочется куда-нибудь и одной сходить. Слышишь, Ёсико? Я и в церковь пойду одна… Надо с отцом Хосе поговорить… Деньги у меня есть… А ты еще дитя совсем…

Ёсико в замешательстве оглядывается на Кадзаму, чуть качает головой. На глазах слезы, но губы растянуты в улыбке.

— Сегодня у Брогарда дебют, все должно быть в лучшем виде… А то вчера… вон какой шум из-за яйца поднялся…

И Мицуко кривит рот. В ее лице, прическе, черных очках, наконец, есть что-то от ведьмы и от иностранки разом. Кадзума смотрит на руку, которой она опирается о стену, и вспоминает руки своей матери, такие же морщинистые, в старческих пятнах, с узловатыми венами.

— Опомнись, сестра, при чем тут Брогард?! Мы в отеле «Миноя», на границе префектур Ниигата и Фукусима возле горячих источников.

— Понятно, понятно: горячий источник. Уж это я в силах сообразить…

Взгляд из-под темных очков устремлен на Ёсико, приоткрытые губы обнажают ровный ряд зубов. Такэмура вместе с другими служащими отеля уже спустились по лестнице к главному входу, только Кадзама не может отвести взгляд от розовой мочки ее уха с дырочкой для серьги.

— Вы придете сегодня на танцы?

Ёсико хмурится и делает отрицательный жест рукой. Да и сам Кадзама не ожидал от себя такого; просто необходимо как-то выразить свои чувства при виде крохотного надреза в ухе старой Мицуко.

— …Танцы? Где?

Уже в своем номере, куда ее за руку отводит Ёсико, она вдруг говорит:

— Даже здесь, в южных краях, случается ужасный снегопад… А как долго ехали… на автобусе…

Танака с Саваги досталось расчищать снег перед крыльцом, Кадзаме — вощить полы в танцзале. Чистить снег, разумеется, приятнее, можно позаимствовать мини-бульдозер на каком-нибудь крестьянском подворье и быстро разгрести все сугробы в гостиничном дворе. Навощить полы тоже можно специальной машиной, но бальные туфли оставили на паркете множество царапин и шероховатостей, которые приходится зачищать наждаком. Сначала Кадзама оглядел пол в том углу, где вчера сидела Мицуко, и теперь, ползая на корточках, устранил мелкие шероховатости. Царапину, давеча заклеенную скотчем, он закрепил столярным клеем, потом затер наждачной бумагой.

В углу под столом валялись крошки вчерашнего яйца; их он аккуратно замел на газету. Тут же припомнился раздавленный острым каблуком желток и черный педикюр пятидесятилетней танцорки — Кадзама даже языком прищелкнул.

Интересно, эта истеричка приехала сюда одна или с мужем? Ему отчетливо привиделось, как господин лет шестидесяти — семидесяти прильнул губами к черным ногтям, толстый с лиловыми прожилками язык елозит между женскими пальцами; дама, подавшись вперед, следит за происходящим из-под опущенных ресниц. Придурки! Раз или два в год покупают себе «танцевальные туры», рекламой которых пестрят журналы, и едут на горячие источники. Для них это и светская тусовка, и место для знакомств.

— Эй, Кадзама! — опершись о колонну при входе в зал, Такэмура делает насколько боковых наклонов и продолжает: — Прошу повнимательней с полом. Вчера сначала щепка, потом это яйцо — уж ты меня извини, но яйцо тоже. Думаю, сегодня сестрички вряд ли пожалуют на танцы. Утром нагулялись. Вот и пусть отдохнут. Кстати, о бальных туфлях госпожи Сэйта. Мы на двадцати тысячах сошлись. Так что уж будь любезен… Мне, право, очень неприятно.

С этими словами он перешел к наклонам вперед, потом, щуря свои мышьи глазенки, приступил к упражнению для мышц шеи и плеч.

— И еще вон там, под гобеленом… метра на два левее… что это? Да-да, кривая такая царапина, потрудись зачистить.

Даже на расстоянии Кадзама ощущает запах мятных пастилок. Такэмура торопливо исчезает за колонной.

— Будет исполнено! — бурчит Кадзама и возвращается к работе.

Похоже, Ёсико решила, что им с сестрой не следует больше посещать танцевальные вечера. Хотя именно она была поначалу инициатором их вступления в танцевальный клуб «Сальвия» и привезла сюда сестру, надеясь, что танцы окажут благотворное воздействие на ее здоровье. Но Мицуко ухитрилась такое учудить, что весь вечер пошел наперекосяк. Надо же было Кадзаме это злополучное яйцо в зал принести!