ОНО

— Мы не будем смеяться, правда? — обвел взглядом парней Бен.

Стэн и Ричи утвердительно кивнули.

Эдди подумал про себя: «А мы будем, Билли, мы посмеемся и скажем: какая чушь! Так почему бы тебе не замолчать?» Но он, конечно, не осмелится сказать это вслух — все же это Большой Билл. И Эдди грустно кивнул: нет, он не станет смеяться. Ситуация оказывалась совсем не смешной.

Компания расселась поудобнее над запрудой, построенной ребятами под техническим руководством Бена, попеременно глядя то на территорию, уже освоенную рекой, то на оставленное ей пространство, где все больше обнажалось старое русло, то на Билла, внимая его рассказу о фотографии из школьного альбома Джорджи — как Джордж подмигнул ему, и как из альбома, отброшенного Биллом в дальний угол комнаты, потекла струйка крови. Рассказ дался Биллу с большим трудом и, закончив, он рискнул поднять на ребят красное и потное лицо. Эдди не слышал, чтоб Билл раньше заикался так сильно.

Конец рассказа был встречен слегка недоверчивыми и сильно испуганными взглядами. Эдди отметил эту смесь эмоций на лицах Бена, Ричи и Стэна. Да уж, навел страху Билл. И снова ему захотелось встать и выкрикнуть: «Что за чушь ты мелешь! Не верю в это, слышишь ты, и не жди, что тебе хоть кто-нибудь поверит! Не станет подмигивать фото! И книги не могут кровоточить! Ты с ума сошел, Большой Билл!»

Конечно же, он промолчал, и выражение страха на его лице ничем не отличалось от других. Он прекрасно знал об этом; даже в зеркало не стоило смотреть.

«Вернись, парень, — шептал в его голове хриплый голос. — Пойдем со мной!»

«Нет! — мысленно простонал Эдди. — Пожалуйста, уходи, не хочу думать об этом…»

И неожиданно для себя Эдди увидел нечто новое — не в лице Ричи; по крайней мере, он не успел заметить, — а в лицах Стэна и Бена. Он прекрасно понял это выражение, оно было хорошо знакомо ему: можно было держать пари, что то же написано теперь на его лице — признание.

«Пойдем со мной…»

Дом № 29 по Нейболт-стрит стоял на отшибе, старый и заброшенный, глубоко осевший, с заросшим сорняками подворьем. Из высокой травы перед домом сиротливо торчало колесо перевернутого трехколесного велика.

С левой стороны плешь в зарослях позволяла видеть каменный фундамент и окна подвала. В одном из этих окон шесть недель назад Эдди заметил лицо прокаженного…

6

По субботам, лишенный компании, Эдди гулял в районе железнодорожных пакгаузов. Это никак не объяснялось: просто ему нравилось — и все тут.

Он оставлял велосипед на Уитчем-стрит и затем шел на северо-запад по дороге № 2, пересекавшей Уитчем, минуя через милю церковную школу на углу Нейболт-стрит и дороги № 2. Школа представляла собой обветшавшую деревянную постройку с массивным крестом наверху и лозунгом: «ПРИВОДИТЕ К НАМ ВАШИХ МАЛЫШЕЙ» с позолоченными буквами высотой по два фута каждая. Иногда по субботам из церкви доносились музыка и пение. Исполнитель евангелической музыки по стилю больше напоминал Джерри Ли Льюиса, нежели церковного пианиста, да и пение имело уж больно светский оттенок, несмотря на фразы типа «священный Сион», «кровь агнцев», «обретем Иисуса нашего»… По мнению Эдди, поющие имели достаточно времени, чтобы их церковные гимны не напоминали «Лотту, танцующую шейк». Но ему все равно нравилось. Иногда он даже садился ненадолго в траву с книжкой в руке, прислушиваясь к музыке изнутри.

Когда репетиций не было, Эдди без остановки гнал к заросшей автостоянке в конце Нейболт-стрит, где прислонял велосипед к забору и наблюдал за проходившими поездами: по субботам их было достаточно. Мать рассказывала, что до войны с Кореей на станции Нейболт даже останавливались пассажирские поезда. «Если ты едешь на север, — говорила она, — то конечный пункт — Браунсвилл. Оттуда уже можно попасть в Канаду либо к побережью. На юг — Портленд, Бостон, а уж дальше — вся страна… Но теперь пассажирские поезда здесь не останавливаются. Да никто и не поедет поездом, если можно сесть в автомобиль. Не езди один», — заканчивала обычно несколько неожиданно она.

Но через Дерри ходили товарняки. Они везли на юг дерево, бумагу, картофель, а на север, в крупные города — Бангор, Миллинокет, Мачайас, Преск-Айл, Хоултон — мануфактуру. Восхищенным взглядом провожал Эдди составы со сверкающими «фордами» и «шевроле», следовавшие в северном направлении. «Однажды и у меня будет такой, — мечтал мальчик. — Может, даже и лучше. Например, «кадиллак».

Отсюда паутиной растекались 6 маршрутов: 2 на север — северный и бангорский, 2 на запад — южный и мэнский западный, 1 на юг — через Мэн в Бостон (и дальше по стране) и еще один на восток — к южному побережью штата.

Как-то года два назад к ногам глазевшего Эдди пьяный железнодорожник из медленно идущего поезда выбросил корзину. Эдди отпрянул, хотя она упала футах в десяти от него. Внутри шевелилось что-то живое. «Последний рейс, парень! — крикнул пьяный. Достав коричневую фляжку из джинсовой куртки, он допил остатки и бросил фляжку вслед за корзиной, показав на нее Эдди. — Возьми домой мамке! Привет с побережья!..» — Эдди прослушал нецензурное окончание фразы: поезд удалялся.

Эдди не сразу рискнул подойти к корзине и наклониться. Залезать в нее было боязно. Там ползало что-то скользкое. Железнодорожник посоветовал оставить содержимое себе — значит он оставит. Но… маме все же надо показать. Мать удивилась даже больше, чем представлял себе Эдди. Она даже вскрикнула — не от ужаса, а от восторга. В корзине оказалось четыре омара больше чем на два пуда. Она приготовила их на ужин и была несказанно удивлена, когда мальчик наотрез отказался есть.

— А что, по-твоему, едят Рокфеллеры в своем Бар-Харборе? — с негодованием восклицала она. — А другие «шишки» в ресторанах Нью-Йорка? Ореховое масло и сэндвичи с джемом? Омаров, Эдди, как мы! Ну-ка сделай милость, поди сюда…

Но Эдди не пошел — по крайней мере, матери не удалось его убедить. Возможно, все и было так, как она говорила, но желание их отведать все же не пробудилось. В глазах мальчика эти скользкие твари царапались по днищу корзины и краям. Бр-р-р… Мать продолжала нахваливать их, пока Эдди не потянулся за аспиратором. Лишь после этого его оставили в покое. Он ушел читать в спальню, а мать позвонила подруге — Элеоноре Дантон. Через некоторое время они уже хихикали над светской хроникой в старых экземплярах «Фотоплей» и «Скрин Сикретс», поедая салат из омаров.

На следующее утро, когда Эдди собирался в школу, мать еще возлежала, издавая сочный храп с присвистом корнета (это пришлось бы по душе Ричи; он наверняка схохмил бы что-нибудь). От омаров в салатнице оставались лишь слабые следы майонеза.

Это действительно оказался последний поезд южной линии; позднее он выяснил у главного кондуктора в Дерри мистера Брэддока, что произошло. «Компания разорилась, — отвечал мистер Брэддок, — только и всего. Ты что, газет не читаешь? Так часто бывает в этой чертовой стране. Ну давай мотай отсюда — детям здесь не место».

Еще долго после этого случая Эдди прогуливался вдоль четвертого пути: маршрута к южному побережью, прислушиваясь к возникавшему в памяти монотонному перечислению магических названий: Кэмден, Рокленд, Бар-Харбор (а слышалось Баа-Хабаа), Уискассет, Бат, Портленд, Огенквит, Беруик… Он ходил долго, пока не уставали ноги, и быстро прораставшие между рельсами сорняки приводили его в уныние.

Однажды его отвлек крик чаек (наверно, эти жирные птахи имели большее касание к помойкам, нежели к океану, но Эдди предпочитал второе), и он провожал их взглядом, мысленно крича вслед.