Онтологические мотивы

«предметы расставанья и вины…»

предметы расставанья и вины растаявшие вперемешку с теми которые вполне еще видны из постепенно обступившей тени как оставляя детскую с тоской в углу охапкой мишки и машинки и в беличьих колесах городской разгон и юношеские ошибки все человеческое в бездну здесь раз под уклон не одолеет гору пора невозвращения хоть влезь в былую кожу но тебе не впору напрасно столько боли намело барханы от гурона до валдая и ангелы с клинками наголо от пут любви сердца освобождая уже на страже сириус погас как золушка в подол смахнула брошку что вам по совести сказать о нас мы чаще россыпью и понарошку нам зелень злей едва земная медь обнажена железо в язвах яда оно и так должно само стемнеть дверь от себя и свет гасить не надо

Песнь о премудрой крысе

поговорим о верхе и о низе о сексе без ехидного смешка об аполлоне блядь о дионисе и благодарно о премудрой крысе которая живет исподтишка во дни кометы на распутье редком когда хвощи обгладывал дымок ей выпал жребий стать всеобщим предком и секс ей в этом подвиге помог всем домогательствам идя навстречу плодила за часами не следя потомство из которого отмечу хоть бы того же в частности себя ее почин способствовал удаче кипучий разум гены в нас зажгли лишь крокодилы вывелись иначе и вши своим путем произошли но хоть у вшей особая стезя мы лучше их нас сравнивать нельзя наш разум оплошал прошляпил шансы нам участь диплодоков суждена на биржах европейские финансы трещат по швам и греции хана безмозглый рынок из кармана семки несет ко рту невидимой рукой но крыса есть она живет в подземке праматерь общей глупости людской ей вновь черед плодить не покладая для вековой традиции пустяк пусть зеленеет поросль молодая на наших каменеющих костях последний свет в подъезде потуши или еще одна надежда вши

Покой

кто же ты говорит такой тишина говорю покой там где финишные флажки я для каждого наступлю потому что мне все нужны потому что я всех люблю приравняй кончину к врачу исцелю без ножа и шва я совсем туда не хочу я не в эту сторону шла но тогда ты была живой а отсюда пути равны в этом мире который твой больше нет другой стороны усомнишься так верь не мне а покою и тишине мне без бога твой мир немил наважденье в уме одно если бог у тебя и был он забыл о тебе давно душам доступа нет к нему это я на себя приму всю вину твою и грехи ну давай говорит греби

«вот кленовый вьется лист…»

вот кленовый вьется лист ребрышками к свету симпатичен да нечист а другого нету так и ты поди дитя русая головка удивляешься летя с дерева неловко неказистый сверху свет не подмога бденью здесь от света только след он зовется тенью веки нежные сожми от его укола уж такой они зажгли не было другого

Про кота

мы сбились вокруг полевого котла его опрокинутой бездны где черное небо сгорело дотла и звезды ему неизвестны нам было вдомек что отныне одни что порознь дороги опасны и если горели на трассе огни то слабо и скоро погасли и каждый задумавшись кто он такой себе наважденьем казался в попытке проверки трусливой рукой обугленной ночи касался один размечтался что видел кота хвостатую выдумку божью но будучи спрошенным где и когда заплакал над собственной ложью мы спели бы вместе но все голоса снесло изнурительным кашлем такая случилась у нас полоса ни слова ни голоса в каждом и кто-то напомнил в припадке стыда соседям по угольной луже что так оно с нами случалось всегда и впредь повторится не хуже сначала в потемках дурак о своем коте заведет ахинею а после мы общую песню споем и снова не справимся с нею

«собраться и уехать на кулички…»

собраться и уехать на кулички и даже не уехать а остаться на месте где соблюдены привычки провинности сотрутся и простятся жизнь обнажить под напряженье тока где с удрученным черепом табличка метнуться прочь любить тебя и только и даже не тебя а безразлично и даже не любить а плохо помнить вписать и тотчас вычеркнуть навеки с твоими безднами какие похоть таит впотьмах в отдельном человеке ракообразно время как мокрица в сегментах с парой симметричных ножек не уезжать остаться и молиться о том что и надежды быть не может сорваться в топот словно слон саванной лежать мешком как грустный скот в соломе инфинитив локомотив словарной статьи или в страдательном залоге любви которой ты являлась частью где в кислородной протекла палатке вся жизнь которая случилась к счастью но вентиль вправо и сегмент в порядке

Они

у речки на откосе у мертвого огня в горизонтальной позе они найдут меня не извлеку из сети запутанной клешни не буду знать что эти уже за мной пришли расслабив каждый атом закончу срок земной когда в поту и с матом они прийдут за мной найдут лишь праха груду без страха и стыда кого любил забуду запомню что всегда не зная сам и весь ли я остываю тут но лишь когда и если они меня найдут

Декабристы

стемнело вломился тарасов как лишний фломастер в пенал он спал на одном из матрасов а я за столом выпивал с такой практиканткой приятной из питера в наши края свидетелем встречи приватной тарасов валялся храпя однажды приезжий из тулы он прибыл тогда из тавды а мне полагались отгулы за наши в надыме труды беседа провисла и вялость росла в натюрморте стола вначале она уклонялась потом наотрез не дала и я примостясь очумело к тарасову думал о том что любы сопящее тело укутать бы надо пальтом мы полночь исправно проспали когда нас гунявый генсек за доблесть и выплавку стали поздравил по радио всех в редакции больше запасов не сыщешь лишь снег за окном храпел на матрасе тарасов и люба на стуле складном дремала тогда ее сразу как в цирке к вольере слона подвел я к другому матрасу а то не доперла сама и медленным чувствам в подмогу мозги разминая рукой гадал что за люба ей богу и кто мне тарасов такой в свинцовом хмелю неказисты зачем свою приму куря сошлись мы втроем декабристы в прощальном числе декабря чья полночь свищами висела свой гной накопив на года над снежной геенной генсека где нас разместили тогда

Exegi monumentum

когда-нибудь нам памятник пора установить на сетуни допустим как церетели древнего петра семи морей над их ростральным устьем из пахнущей сапожным дегтем тьмы четырехкратным непреложным солнцем должны потомству воссиять и мы три мушкетера с пристяжным гасконцем в порядке полубреда справа я гандлевский в центре с ношей стеклотары кенжеев на пути в полутатары бог синтаксиса слава словаря и надо всем священный реет прах в застолье муз наш депутат из ранних сопровский первый вечности избранник у матери-отчизны на руках

Палимпсест

однажды мир который был исчез в сети координат в ее деленьях от силы оставался как бы лес но без животных неба и деревьев не соловьи совсем или цветы в том прежнем ради запаха и пенья но он исчез и в нем исчезла ты ты в нем жила для нужд исчезновенья и я в воображаемом лесу пока навеки не иссякла сила стал богом и решил что всех спасу по памяти все воссоздам как было есть время правды и мое пришло на результат гляжу едва не плача как все печально вышло и смешно лишь соловьи или цветы удача в повторном мире пасмурнее днем и тягостней чем ночью было в старом а что до неба лучше мы о нем и разговора затевать не станем нет выхода иначе как терпя существовать и смерть копить по крошкам а то что в этом мире нет тебя быть может знак что не было и в прошлом в толпе задетый невзначай плечом теперь от встречных отвожу глаза я они поймут кого винить и в чем когда весь мир померкнет исчезая

«подросток которым я рос оказался не мной…»

подросток которым я рос оказался не мной в обличии чьем я ступил на волокна каната его траектория с общей свернула когда-то в ночную из смежных вселенных а я из дневной мы оба другу другу наружный мороз по стеклу в ту зиму прозрел и родным написал из сибири про след ампутации в месте где раньше любили и юности к взрослому остову не пристегну сорвавшийся в бездну он рос получается зря но слишком успешны в тропических сумерках прятки не оба же мы уроженцы одной свиноматки лесов и просторов где вольно так дышит ноздря еще под вопросом который природе урод дороже притворный призер или выбывший честно в архив под канатом ночная судьба неизвестна науке чью смерть одолжили чужой не умрет