Онтологические мотивы

«нет никогда уже не быть жуком…»

нет никогда уже не быть жуком антеннами не проверять погоду покуда в теле маленьком таком с утра пульсирует любовь к полету куницей не соваться из норы в ветвях не виснуть нитью ариадны которые хотя к своим добры детенышам но к белкам беспощадны или змеей извилистой не стать чтобы узнать каким манером змеи внезапный путь прокладывают вспять одним изящным разворотом шеи здесь возникаешь кем-нибудь одним кто заточен в своей беде и порче пока ликуют бабочки над ним и бодрые шуруют черви в почве спроси кирпич он знает что почем кто жизни обречен таких не лечим сугубо вниз рожденный кирпичом летит а ползать некуда и нечем

Возвращение

воротясь из дальних странствий подошел к дому в ладони память перил в ноздрях сеновала ветхий в обносках как она выйдет к такому остыла ли обида раз жизнь миновала еще в глазах дороги петлистая лента приник украдкой к стеклу из внешнего мрака видит сидит у стола беседует с кем-то ни на год себя прежней не старше однако тенью к другому окну оправляя саван ведь это же он сам напротив это сам он тогда кто же опешив прислонился к вязу скиталец в конце пути накануне гроба а у них там любовь как из под венца сразу аж светятся от счастья молодые оба она краше себя самой когда стояла накануне разлуки свежа как невеста и который напротив изменился мало он у себя дома а пришельцу нет места кто сумеет подлинник отличить от фальши кому теперь умереть а кому жить дальше что за блеск сквозь кроны что за вихри в аллее прочь бы сейчас стремглав но странник к стеклу снова не поймет эта ли язва саднит сильнее или та что была когда бросил без слова вырез до брюшка ворсистая мешковина семь глаз огнем два передних ярче рубина двойник через стол переливается ртутью сперматофор наголо под головогрудью соглядатая накрыла скорбь как цунами ой любовь отрава что ж ты делаешь с нами

Полусмерть

когда приходит полусмерть в предбаннике шурша наполовину погрустнеть обречена душа зачем у входа ты стоишь повестку тыча мне в прикиде сереньком как мышь и ножик в рукаве внутри наполовину нет живущего давно а полутьма и полусвет сливаются в одно душа конечно просто тень витражное стекло она взамен дается тем чье тело истекло а тело бродит у реки и полутьмы полно скаталась полушерсть в комки в его полупальто ему следить из-под плиты за истеченьем дней когда душа уже не ты и незачем о ней

Бумеранг

сложили горизонт из кирпича стянули небо ржавыми болтами в таком ущелье можно жить крича как бумеранг вернется крик в гортани вот жалоба снижается уже и пассажирам суждена неволя как будто высаженные в бурже не дотянув полжизни до де голля над ними баба голая в плаще атлантики отстой и панибратства пора уму и голосу вообще в подземный мрак желудка перебраться нагрянет вдруг что мы теперь не те соловушки на лопнувшей пружине запроданные в рабство немоте а месту назначения чужие мир взят в кольцо и налысо обрит на стенах оттиски равнины гор ли все заперты в котле а из орбит торчком глаза от бумеранга в горле

Долг очевидца

а кто им расскажет какой синевы с холмов небеса нависали фактически некому если и вы о них не расскажете сами зима очевидца слепила бела кишащая волком и лосем весна наступала и осень была хорошая все-таки осень я знаю что дальше пространство черно увечит в зрачке чечевицу на свете фактически нет ничего о чем сообщить очевидцу но тем и важней обитателям тьмы когда возникают и если все то чему были свидетели мы пока мы еще не исчезли и кто же им бедным расскажет другой о том как земля вымирала и млечная пыль выгибалась дугой над темной каймой минерала

Песня старателя

тому кто дышит внутри меня кто донорской кровью в теле течет из прожитых не миновать ни дня любой непрожитый наперечет у него свернуло в спираль мозги подойди со спины и себе возьми в голове у чудовища вещий шум эту жизнь подарили двум субъект который внутренний он слагаемый без перемены мест сидит выбивая словесный стон из липких клавиш не спит не ест и пока от усердия не погиб к монитору намертво как полип из раздвоенной жизни уму во вред извлекает ее секрет не знал как воля его тверда ушел в бега на семнадцать лет и где же двойник пропадал тогда раз кровь простыла и тела нет вернулся и точно один в один скелет вписался слова и слух рентген заверит что бред невредим свое естество состоит из двух подрядили из мрака ваять огонь но разгадка не ближе ни на ладонь а когда по венам и в мозг зима миновала пора ума

«всей тишины в обрез в ней движешься стремглав…»

всей тишины в обрез в ней движешься стремглав грунт отрывается вот панорама сверху крылатую свою пришпоришь оседлав секундную в карьер на циферблате стрелку нашарим в тумбочке утащим в койку том монтеня или кто нам сетовал на старость как обессилел свет или проблема в том что пожил бы еще но больше не осталось следить как фолиант струится с простыней взметая ил со дна где мысли водолазы спросить который час но быстрый страх сильней чем свет что смеркнется до истеченья фразы не впору циферблат для книг такой длины а помнишь на заре душа была машиной но воздух обречен в нем на просвет видны все перфорации стеклянный след мышиный не сам ли саженцем без страха и вреда еще не как монтень а с дерзостью кортеса в ненужном мужестве заглядывал туда где навсегда обрыв где линия отреза

«я выхожу на улицу они…»

я выхожу на улицу они струятся мимо каждый по своим придуманным делам они всерьез себя считают теми кем себе мерещатся они воображают друг друга теми же кому другим  пытаются казаться и довольны себя-то я подкараулю вмиг сообразил уставить зеркалами квартиру и следить наверняка бывают паузы когда притворство реальности слабеет или сам себе наймусь в шпионы и на ложном движении изобличу подлог я впрочем у себя и без того под сильным подозреньем но других попробуй разуверь когда вся ставка легла на стол и если вся надежда на то что видимое совпадает с невидимым а откровенье с правдой им гибельны такие зеркала

Третий

далеко за сосновым бором где ночуют барсук и выдра на пруду и лягушки хором без бинокля уже не видно за верблюжьей пустыней тощей и змеиной мангровой чащей за пернатой пальмовой рощей просыпается первый спящий а точнее не нарисуем он словами неописуем исчезают на свете горы пропадают предметы быта где созвездий цвели узоры ночь навеки от них отмыта тает текст в манускрипте мудром превращаются буквы в знаки непосильные мозгу утром на полях полегают злаки под ногами плесень и силос это все ему только снилось глубоко под земным покровом в быстрых сернах и ярких лисах под ковром что служил коровам пропитаньем а после высох под кротовьим корявым гротом в толщах кварца или корунда что пропахли огненным потом саламандр и сильфид как будто шевелится второй на ложе очевидно проснулся тоже и тогда пропадает сразу то что снизу казалось небом предстает мирозданье глазу в полном сраме своем нелепом время пятится и сдается сердце вязнет в кипящей лаве слишком мало сна остается слишком много ненужной яви догорает на крыльях птица отчего никому не спится но пока в городских руинах в обеззубевших зевах окон в путах кабельных тросов длинных невредим из бетона кокон на стальных изнуренных фермах там возможен в утробной позе самый вещий из самых верных в саркофаге в анабиозе там мерещится третий спящий наш единственный настоящий

«жизнь состоит из стульев и столов…»

жизнь состоит из стульев и столов мы кошки в нашей небольшой ловушке а ласки или милости улов в ней скуден словно милостыня в кружке в спасительной безвестности пропасть уйти в цыгане мойвой в море плавать и милости препоручая власть внести в реестр пока мигает память кто или умерли или умрут чью участь опозорила природа не требуя за добровольный труд предметов мебельного обихода стенать о пяденице и хвоще о плесени чья пересохла слякоть ты здесь любил кого-нибудь вообще тогда ступай и принимайся плакать о том кому и в полдень свет не бел кто в толчее вещей ни зги не видит или так мало милости имел что милостыней возместить не выйдет

Климатологическое

буревестник дыша перегаром объяснит неразумным гагарам что в погоде грядет перелом хоть на коврике шишкиным вышит он предвидит грозу и предслышит в подтвержденье махая крылом безразличны прогнозы погоды домоседам бескрылой породы в каждом телеке нынче своя пироги в животах и окрошка а из черепа как из окошка в мятом чепчике смотрит змея было время невидимый атом всем гагарским своим каганатом доводили они до ума агрессивным ужам угрожая побивали рекорд урожая и марксизма зубрили тома доедая кровавую пищу ложкой ерзает коршун по днищу каннибал этой родины всей кто навел на отечество немочь александр нам поведай сергеич и максимыч открой алексей спой нам снова о вещем олеге чтоб он вовремя пал на колени и змею обезвредил на бис но вопрос не закрыт философский и девятый увы айвазовский над родным каганатом навис