Онтологические мотивы

Белочка

Памяти Аси Каревой

локомотив сигналит издалека женщина чьи инициалы а к скоро не будут принадлежать никому смотрит на рельсы проложенные во тьму женщина твердо решила что жизнь отстой эту историю встарь описал толстой поезд все ближе все нестерпимей рев счастлив пролог но развязки сюжет суров жизнь поджимая лапки глядит бледна белочкой в сучьях на синий клинок полотна только у смерти хватит на свете сил вырубить локомотив чтоб не голосил рвется парча сетчатки паучий шелк спи электричество локомотив умолк гаснут глаза глаголы и города белочка прячется в листьях но голова вполоборота словно шепча пока море и все эти звезды и ты а к

«напрасно в направленье ада…»

напрасно в направленье ада прокладывать загробный путь давайте умирать не надо продолжим жить куда-нибудь пусть било нас и обижало надежда выжжена в груди но там же обнажает жало такое что не приведи ведь жив же каждый жабры грея под общим солнцем без труда я к вам привык за это время зачем расстанемся тогда жаль что однажды как цунами слизнет и больше ни души есть и плохие между нами но мы и сами хороши нас мало канарейка мышь ли зимой озябшие в пальто живите все какие вышли и все простите если что

Ностальгия

вдруг стало меньше глины и песка запели вслух кузнечики и птицы все говорит о том что цель близка пустыня распахнула нам границы промешкали простой обряд творя над прахом дряхлого поводыря и на рассвете вышли пешим ходом к земле текущей молоком и медом он клялся что желанней края нет эдемский сад сравнится с ним едва ли но с той поры десятки скудных лет и поколенья мертвых миновали покуда нас носило далеко засахарился мед а молоко прокисло что ли но в краю похожем на миражи мы жить уже не можем мы к звездному приучены шатру в безводном грунте память утопили зачем звенят кузнечики в жару и что нам делать с птицами такими платаны строем издали грозят нам страшно здесь мы повернем назад там норма с пайкой вертухай и ватник и кость в пустыне теребит стервятник

«гаснет мозг и неизвестно…»

гаснет мозг и неизвестно знаний поздняя заря беспорядочная песня повисает изо рта смотришь пегий как морская свинка в юности сама постепенно упуская все подробности ума мелкий бог и неумелый сочинял тебя дружок между лап животик белый ушки жалкие в кружок или зеркалу в прихожей недостаточно пригож шевеля мышиной кожей песню прошлую жуешь прячь трагический румянец тайно ушками торча скоро выйдет перуанец он и съест тебя тогда и скелетик твой загробный весь в рентгеновском дыму лапку вилочкой подробной вложит в лапку моему

Тотем и табу

насквозь психологию нашу австрийский философ проник мы в древности съели папашу и в небе явился двойник с тех пор опроставши с друзьями тошнотной сивухи флакон виним в первородном изъяне такого папашу как он луной помыкая и солнцем летая меж звезд быстрокрыл он воздух испортил японцам и кран в бангладеш не закрыл беды затмевающей нашу не сыщешь на свете нигде напрасно мы съели папашу поджарив на сковороде а были бы добрые дети сидели бы наоборот на вкусной капустной диете и водки не брали бы в рот

«суетился в окрестности озера…»

суетился в окрестности озера невнимательно словно во сне видел бродского там или лосева миновало и где они все в этом зареве зависть попутчица озорней окуней за плотом только молодость раз и получится а за ней эпизоды потом все усердие сердца в крови мое память спит и не стоит труда где ты озеро непоправимое розоватая в безднах вода тихой охрой стремительным суриком до детройта нагрянул закат в стороне где по суткам и сумеркам бродит бродский и лосев сохат

Другие

истребитель ботвы и корней борщ обмотанный в кожу он однажды женился на ней ради доступа к ложу для того и на свете возник посопел и дождался но не сына который у них от него не рождался иногда горевала одна всю весну напролет у окна а когда появился другой из тумана лесного извивалась покорной дугой уступила без слова не пойми от кого понесла от отца или духа и приплод как случилась весна приняла повитуха испытала водой и огнем тайный знак обнаружив на нем мы другие и каждый таков что без пользы наука а не дети степных едоков этой брюквы и лука обреченная похоть смешна и с печатью бумага наша жизнь на рассвете пришла из лесного тумана путеводный имея во тьму тайный знак незаметный уму и когда они станут ботвой задубеют корнями чтобы с нимбами над головой бесконечными днями предъявлять в обожанье немом райским стражникам ксиву только мы с нашим тайным клеймом честной смерти под силу только тех чья печать не видна возвращает туману она

Внутри

космос в сумерки покрыт звездным колпаком там внутри огонь горит он горит о ком посиди в его тепле слезы оботри обо мне и о тебе он горит внутри заслони его рукой света ни следа но и крошечный такой пусть горит всегда думай ласково о нем чтобы не погас даже если мы умрем и не станет нас чтобы звезды над тропой черные согрел чтобы он о нас с тобой там внутри горел

Дядя в гости

он не тот за кого мы его принимаем говорит полулежа на пыльном подоконнике морочит в чашке остывший чай кепка болтается на худом колене там еще остались подсобные миры куда я с начала времен ни ногой да и незачем все окажется как везде мне ли не знать если сам и сотворил новопреставленным праведникам еще лафа они вскоре сходят с ума принимаются петь так и дрейфуют в нимбах с выпученными глазами растопыренные крылатые пауки в будущее которое никогда не наступит они меня постоянно путают с тем кого нет и не надо этот ваш каторжник томас манн уильям гэддис я ведь всегда совершенно один понимаешь как дитя сочиняю себе воображаемых друзей лучше когда они получаются злыми или кладезями анекдотов про евреев в этом слепящем свете мрак на вес золота вечность доложу тебе утомительная затея но всего сильнее говорит он я завидую тем кого не успел придумать не елозь говорит время чернильниц миновало можешь попробовать мышью но выдерни usb ладно отвечаю засиделись приберись на кухне а я тут схожу поживу

Ожидание

скрипит луна меж лапами платана трава мертва ни шороха в листве сова минервы в сумерки летала мышей в саду повыела везде трудился ум в ком мудрость не дремала хулу превозмогая и молву все аггадот вся мишна и гемара усвоены до извести в мозгу и овладев предвечной тайной речи промедлишь на пороге поутру в неряшливо наброшенном на плечи лапсердаке и пейсы на ветру там небеса в летательных машинах в лесах соборы нефть в кишке течет но где-нибудь уже рожден машиах и начат окончательный отсчет пусть гойские под витражами гимны неистовы но разве звук пустой завет и обязательства взаимны шемот глава вторая стих шестой стоишь себе в простом еврейском платье под ветром поутру глаза огнем а эти снова возвели распятье и что-нибудь развесили на нем надежда обождет мозги на вынос из книги расползаются слова трава шуршит платан стоит где вырос луна прошла и сладко спит сова

Dear darkness

myrtle our neighbor on the left side had a headache with her ron the vietnam vet fading from parkinson's connie whose house bulged into our backyard was a nurse who spent her summer days sun-bathing in the nude stirring my blood up in my swallow's nest and on the right was spencer the attorney at law with dawn his nitwit of a wife as i had one of mine with whom i was in love then in my waking hours i wondered whether the town and all these people were for real since once asleep i felt i was the same old rascal with his bevy of hard-drinking pals as i once was in russia the only oddity was all of them were speaking english in my dreams i felt my new persona being a ruse or worse a snake who'd swallowed my past life and sported my memories as if they were his by right like some d'artagnan when twenty years after i visited the place there was no ron to speak of myrtle joined him in his vale of inexistence spencer the attorney at law moved on after his wife had been pinned to a wall by a delivery truck connie the source of the sad news looked like a wasted hag with her brown elephant skin we are the only ones still hale she said good grief i thought who are the fucking we when i am done for and the primal darkness fills up my eye-holes clogs my nostrils jams the mandibles i will still have the last question to ask of it who was this person that lived my life which of the two was i speak so that one may mourn the other have mercy on us oh please dear darkness speak