Опасные тропы

— Ты опять за свое! — вырвалось у нее с досадой.

— Прости, больше не буду, Пашку-инвалида беру в свидетели, — он снова постарался перевести разговор в шутку.

Она сказала, точно не слыша его:

— После посещения развалин легендарной крепости, после того, как я побывала на месте гибели моего отца, снова пережила смерть мамы, — во мне что-то надломилось… Мне все кажется, что чего-то в моей собственной жизни я еще не понимаю, в чем-то не разбираюсь, ошибаюсь, а вот в чем именно, пока не знаю. — Ее голос прозвучал жалобно, беспомощно.

Ельшин промолчал, задумался.

Брянцев приехал в сопровождении начальника административно-хозяйственного отдела Гришина. Директор завода принадлежал к той категории людей, возраст которых определить мудрено: ему можно было дать и сорок пять и шестьдесят. Среднего роста, коренастый, с лицом, о котором в книжках иногда пишут, что оно «будто вырезано из дерева», с коротко подстриженными волосами, обильной щетиной на щеках и подбородке, с невыразительными глазами, неторопливыми движениями. Одет он был в поношенный недорогой костюм, измятый в дороге. Гришин — полная противоположность директору: высокого роста, солидный, с мощной гривой зачесанных назад волос; сильная седина шевелюры выгодно оттеняла эдакую холеную пунцовость лица и придавала всей его фигуре важность, которой так недоставало Брянцеву. Гришин походил скорее на художника начала века, чем на начальника АХО. Это было не случайно: внешность, манеры остались от того далекого прошлого, когда Гришин мечтал стать архитектором. Он окончил вуз, приобрел «художественные» замашки — дело было только за талантом, а таланта-то у него и не оказалось. Отсутствие дарования какое-то время компенсировалось умением угодничать, лавировать, ладить с начальством, но настал час, когда Гришину пришлось срочно переквалифицироваться в административного работника: командовать уборщицами и дворниками оказалось менее сложно, чем быть архитектором.

— А-а… вот ты где! А я тебя разыскивал, нужен был, — сказал Брянцев Ельшину.

Поздоровались. Аня поцеловала дядю в щеку, кивнула Гришину. Брянцев поднял трубку телефона:

— Дежурного… Директор говорит. Найдите инженера Шаврова и попросите приехать ко мне… Да, да, домой. — Положил трубку, проворчал: — Вместе и обсудим этот вопрос, не откладывая.

— Какой вопрос, Василий Фомич? — поинтересовался Ельшин.

— Жалуется на меня товарищ, и, между нами говоря, правильно жалуется. Предшественник мой его в черном теле держал, я стал директором — тоже не балую. А в результате страдает важное дело.

— По-видимому, Шаврову мало того внимания, которое вы ему систематически уделяете? — догадался Ельшин.

— Неужели? — негодующе обратился к директору Гришин. — Вот ведь до чего неуживчивый человек!

Брянцев посмотрел исподлобья на собеседников, сказал устало:

— А зачем ему с нами уживаться? Дело-то действительно страдает. И какое дело! — повернулся к Ельшину: — Ты с опытами инженера Шаврова знаком, Виталий?

— Немножко, понаслышке, Василий Фомич, Раз секрет — мне ни к чему в него нос совать, — в голосе Ельшина слышалась сдержанная обида.

— Засекретить-то я его засекретил, да и забыл о нем, — досадуя на себя, признался Брянцев. — Ну, теперь все пойдет иначе, я в Москве слово дал.

Ельшин с готовностью произнес:

— Если моя помощь потребуется, только скажите, Василий Фомич, сил не пожалею…

— Спасибо, Виталий, может и потребуется твоя помощь. — Обернулся к Ане — А что мать?

— К встрече готовится, — улыбнулась девушка.

— Пойду, нагряну коршуном, — засмеялся Брянцев. Сказал Гришину: — А вы, Тарас Ильич, подождите пока, я быстро…

Гришин решил не мешать молодым людям, прошел в садик. Но разговор у Ани с Ельшиным что-то не клеился, а тут еще Пашка-инвалид без толку мотался взад и вперед, как всегда молчаливый, с погасшими глазами дегенерата. Потом появился инженер Шавров. Аня оживилась:

— Сейчас я скажу Василию Фомичу о вашем приходе, — и быстро скрылась за дверью.

— Присаживайся, Алеша, — по-хозяйски предложил Ельшин, но Шавров отказался.

Небольшого роста, просто одетый: брюки под ремешок, украинская рубашка с распахнутым воротом; темноволосый, кареглазый, невидный, даже, пожалуй, щуплый. Шаврова можно было бы отнести к той категории обычных, ничем не примечательных людей, которых издавна принято именовать середняками, если бы не нечто в облике, что выделяло его: крупные и даже несколько резкие черты лица, умный взгляд, уверенные движения. В этом человеке сразу же бросались в глаза незаурядный ум, воля, сильный характер.

— Как живем-можем, Алексей Иванович? — иронически обратился к нему Ельшин.

— Благодарю, не жалуюсь.

— Вот и неправда, жалуешься, и высоко жалуешься, аж в Москву. А то ли было бы обратиться ко мне за помощью, глядишь, может я кое-что и смог бы сделать… И как специалист авторитет имею, и в сем доме не чужой.

— Ну зачем же вам утруждать себя, — неопределенно усмехнулся Шавров.

— Зазнался, Алеша, — огорчился Ельшин. — Я к тебе, как друг…

Шавров недобро взглянул на Ельшина:

— Что-то не понимаю я вас, Виталий Ефремович… Слишком часто слышу от вас о нашей дружбе, а вот когда она была — не припомню.

— До чего же ты ершист, честное слово, — примирительно сказал Ельшин. — Вознесся, теперь и дружба моя тебе не нужна. Боишься, к славе твоей хочу примазаться? Мне твоей славы не нужно, да и не видно пока славы этой. Может, все твои опыты кончатся пшиком, еще ничего не известно. А забывать о той помощи, что я тебе оказывал, — нехорошо, Алеша.

Шавров помрачнел.

— Вы — инженер со стажем, я — без году неделя, из простых сталеваров, вуз окончил без отрыва от производства, все это так, — заговорил он со сдержанным гневом, — однако это еще не дает вам права демонстрировать ваше несуществующее превосходство надо мной, болтать о вашей мифической помощи мне.

Как бы развивалась эта беседа, сказать трудно, ее прервал Брянцев, радушно встретивший молодого инженера. Вскоре на веранде появился Гришин, неспешный, важный.

— Василий Фомич, — произнес он, осматриваясь, — где же хваленая картина, привезенная вами из Москвы? Что-то не вижу ее. Мне интересно, я ведь сам в некотором роде художник…

Брянцев шутливо ударил себя по лбу:

— Совсем забыл! Виталий, картину тебе привез. Перед самым отъездом нагрянул твой дружок, художник Васильев, и передал в подарок тебе эту вещь, на память.

Ельшин растроганно сказал:

— Спасибо вам, Василий Фомич. А Васильев — молодец. Я его творчество уважаю.

— Чего там уважать, не понимаю. Так — мазня какая-то. А где она? Ее увез Михеев, куда же он ее дел?

Откуда-то подала голос Степанида:

— А чевой-то тут в тряпке завернуто?

— Где?

— Да вот, около плиты.

Брянцев заглянул за дверь.

— Она и есть. Картину к огню поставил, ну и ну.

— От Сеньки иного и ожидать было нечего, — пренебрежительно заметил Гришин. — У него на уме только глупости.

Картину Ельшин с кухни притащил, но открывать не стал.

Вошла Зинаида Савельевна, предложила накрывать на стол в гостиной: к вечеру посвежело, того и гляди пойдет дождик. Брянцев пригласил Шаврова в свой кабинет для делового разговора. Ельшин снова уселся на диване с «Огоньком». Гришин нерешительно топтался рядом.