Операция «Бременские музыканты»

Мы без труда обогнали его, примчались в наш поселок, заглянули на минутку к Пал Данилычу для конспирации и уселись на ступеньках нашего дома. Даже отдышаться успели. А мама не заметила нашего возвращения, потому что ее дома не было - за молоком пошла к тете Клаве.

Вскоре вернулся папа, несколько озабоченный, с пакетом, полным новых ужастиков.

– Как дела?
– спросили мы.
– Сигареты купил?

– А как же!
– нахально соврал этот взрослый человек. Между прочим, близкий нам родственник.
– Даже покурил по дороге.

А то мы не видели.

– Купаться идем?
– спросили мы.

Папа на секунду задумался:

– Попозже. Когда вода согреется.

– Попозже она остынет, - заметил Алешка.
– Солнце уже садится.

– А вы идите втроем, - сказал папа, - с мамой. А то она лягушек боится. Я сегодня устал что-то.

«Что-то ты, пап, сегодня темнишь», - прочел я в Алешкиных глазах. И мы поняли друг друга без слов.

– Что-то я тоже сегодня устал, - пожаловался Алешка.
– Лягу пораньше спать.

Тут пришла мама с бидоном и заставила нас выпить парного молока от тети-Клавиной козы Мурки. А мы за это уговорили ее пойти со мной на карьер, искупаться перед сном.

Она потрогала Алешкин лоб, сказала папе, чтобы много не курил, взяла полотенце, и мы наконец пошли купаться.

На карьере мама сначала сказала: «Какая прелесть!», а потом долго повизгивала на берегу, пробуя воду то рукой, то ногой. А потом отважилась и с разбега, чтобы не передумать, плюхнулась в озеро. И теперь уже визжала от восторга.

Вода была теплая, как то молоко, которое мы только что пили. Мы плавали, пока не стемнело, и пришли домой почти что ночью.

Папа курил на ступеньках.

– Зря ты не пошел, - сказала мама.
– Такая прелесть. Я от восторга резвилась, как дитя.

– Я отсюда слышал, - усмехнулся папа.
– Даже испугался, что на тебя лягушки напали, так ты орала.

Я сказал им поскорей «спокойной ночи» и полез на чердак. Алешка сразу начал шептать мне в ухо:

– Сначала он все время спрашивал: «Алеха, ты спишь?»

– А ты?

– Я долго терпел. А потом надоело. Говорю: «Сплю, сплю, только ты меня все время будишь».

– А он?

– А он успокоился и давай кассеты с ужастиками крутить. Все подряд. Только как-то странно, Дим. Он их почти не смотрел, а все время прокручивал эти… как их… ну, текст.

– Титры?

– Ага. И все что-то бормотал.

– Что именно?

– Неразборчиво. Иногда только слышалось: «Ага, вот еще, и еще…» Чего-нибудь понимаешь?

– Нет, - признался я.
– А ты?

– Я думаю, нужно в этот спичечный коробок заглянуть. Который он на рынке подобрал. Там наверняка какой-нибудь пароль находится. Тогда и разберемся…

– Кончайте шептаться, - послышались снизу одновременно два голоса, мужской и женский.

– Это ветер в листве, - сказал Алешка. И зашептал мне в другое ухо: - Только я к папе в карман не полезу. Это нечестно. Все-таки родной человек.

– А к чужому можно, да?
– зашептал я в его ухо.
– Это честно?

– Тоже не очень, - дипломатично отшептался Алешка.
– Но все-таки не так.

– Ладно, - сказал я, - что-нибудь придумаю.

Мы еще полчасика поглазели в бинокль на Мрачный дом, ничего нового не узнали - стоит себе на старом месте. И хранит свои старые тайны.

А засыпая, я придумал, как заглянуть в папин коробок.

Но самое обидное - когда проснулся, забыл. И долго лежал, глядя на изнанку крыши над головой, где уже появились пауки со своей паутиной, и слушая, как мама внизу гремит посудой и готовит завтрак. И ворчит на папу, что он курит натощак.

– Это чтобы голод перебить, - оправдался папа.
– Шашлычка хочется.

– Овсянка, сэр!
– сказала мама вредным голосом.
– Поднимай ребят.

Когда на завтрак овсянка, то хочется спать до обеда. Но я вскочил и разбудил Алешку, потому что папины слова про шашлык напомнили мне мою идею про спичечный коробок.

После завтрака, который мы с трудом перенесли, я взялся за грабли и стал скрести участок, собирая сухие опавшие ветки с берез, стружки и щепки от нашего строительства и папины окурки.

– Что это с тобой?
– удивилась мама.
– То не допросишься целый день, а то вдруг сам за грабли взялся? Не заболел?

– Это его овсянка вдохновила, - предположил папа.
– Я тоже от нее зверею.

– Поговорите мне, - пригрозила мама.
– Я ваш бунт манной кашей подавлю.

За всеми этими разговорами Алешка по моему плану пробрался в дом и спрятал все спички. К этому времени я сгреб мусор в кучу и сказал:

– Леха, принеси спички.

Мой брат опять пошел в дом, долго там копался и высунулся в окно:

– А их нет нигде. Кончились опять.

– Вы что, едите их, что ли?
– рассердилась мама.

– А что?
– вставил папа.
– После овсянки я вполне могу…

Но мама так на него взглянула, что он сразу же нырнул за газету.

– Пап, дай спички, - попросил я невинно.

Не глядя на меня, он вынул из кармана зажигалку.

– Ну, пап, - проныл я, - сам ведь учил - костер зажигалками не разводят.

– Ах, да, - папа, опять же не отрывая глаз от газеты, похлопал себя по карманам и протянул мне спички.
– Только верни, не забудь.

– Ладно.

И мы с Алешкой стали разжигать мусор…

Но в коробке ничего не было. Только спички. Алешка забрал его у меня, повертел в руках, раскрыл пошире, потряс и выронил спички на землю.

– Смотри!
– шепнул он.

На донышке коробка были написаны шариковой ручкой какие-то буквы и цифры.

– Шифровка!
– догадался я.
– Запоминай!

Алешка уставился на запись, потом закрыл глаза - повторил ее про себя.

– Готово, - сказал он и помчался на чердак.

А я спокойно разжег костер, вложил спички в коробок и вежливо вернул его папе.