Операция "Ы"

После теплого душа с ласковым кусочком хозяйствен­ного мыла, оставленным предыдущими посетителями ду­шевой, Верзила был потрясен, увидав, что всю его одежду нагло сперли.

Это был предел всему!

Просто заплакав, заревев от отчаяния и бессилия, Вер­зила взломал стенку легкой душевой. Увидав студента, отчаянно вскричал-взмолился:

— Стой, студент!

Шурик лениво оглянулся на крик Верзилы. Озорно улыбнувшись, он продолжал свой путь. Уж на что силен был Верзила, но от нахлынувшего позора: предстать нагим, в чем мать родила, на обозрение всей стройки, его охватило внезапное бессилие, и он застрял в дыре.

И горько зарыдал. По-детски. От души.

— Ну, студент, погоди! — только и мог выплакать он. Втиснувшись снова в душевую, он огляделся. Здесь не было ничего подходящего для прикрытия срамоты кроме маленького обмылка, растрепанного мочала и одинокого башмака. Схватив последний, он швырнул его сквозь дыру вслед спокойно удаляющемуся студенту.

Недолет...

Шурик остановился, сделав два шага назад и подобрал брошенный башмак. В пару первому.

Верзиле вдруг пришло в голову нечто увиденное однаж­ды в кино: он обвязал вокруг своих бедер мочало. И почув­ствовал себя хотя бы в какой-то степени одетым.

Стремглав выбежав из душевой, Верзила огласил воз­дух взывающим к победе криком неандертальца из доисто­рических времен. Его атака продолжалась.

Отодрав от легкой душевой жердину подлиннее, став­шую для него боевым копьем, Верзила почти настиг обид­чика у смоловарки. Смоловарка бурлила черным кипящим варевом, чадила во все стороны, то закрывая дымовой завесой студента, то открывая его.

Шурика увлекла эта детская игра в «обманки-дого­нялки» вокруг смоляного чана. Он кидался то в одну сторо­ну, то в другую, всякий раз обманывая и дразня напарника. А увидав лежавшую рядом связку керамических изолято­ров, схватил ее, раскрутил в воздухе, как лассо, и очень метко набросил ее на шею Верзиле. Получилось нечто вроде ожерелья, а от черного дыма Верзила в момент почернел, закоптился и таким образом приобрел вид, до­стойный коренного жителя экваториальной саванны.

Как разъяренное и ослепленное яростью животное, Вер­зила не замечал ничего. Он видел перед собой только врага. Сквозь дым смоловарки он только и успел углядеть, как студент метнулся в подъезд дома, и его проглотила тьма. Верзила, взревев еще громче, устремился за ним.

Шурик вбежал в почти готовую комнату.

Оклеенная в веселенькие обои с бабочками, каждая размером с гигантского махаона, она носила следы не-прибранности: рулоны обоев, обрезки, ведро с клейстером.

И у Шурика появился гениальный план!

Взмахнув в воздухе рулонами обоев с бабочками, Шу­рик расстелил их по всему периметру комнаты. Обильно полив бумажную почву клейстером, озорной студент зата­ился у дверного косяка в ожидании напарника.

Вы догадываетесь, что ждало неразумного й наивного Верзилу?

Да-да! Вбежав в комнату, он споткнулся о выставлен­ную ногу Шурика, упал на ждавший его ковер из обоев и клея.

Шурику осталось только оперативно подталкивать ка­тящегося по полу Верзилу, заворачивая его в большой бумажный кулек.

Сила, способная разломать кирпичи надвое, согнуть в петельку строительный ломик, растянуть и сложить чу­гунные меха отопительной батареи; алчущая возмездия, наконец, утихомирилась, спеленатая, как младенец, по рукам и ногам.

Шурик смог вздохнуть. Он отер пот со лба, минуту-другую посидел на упакованном напарнике, поразмыш­лял...

Начиналась акция наказания.

Шурик понимал, что на своем пути встретил невоспи­танного мальчишку, выросшего в громадного мужика, но так и застрявшего на стадии развития наглого пацаненка, вскормленного законами дворовой шпаны.

А к детям, к расшалившимся и распоясавшимся паца­нам и наказание применялось особое.

Шурик не без труда поставил на попа бумажный куль, услыхал сопротивляющееся мычание, поменял местами направление его перпендикуляра.

Мычания не последовало. Тогда Шурик, определив возможно местонахождение того, что сам Верзила называл нелитературно харей, аккуратно вырезал перочинным но­жиком в этом месте куля кружок.

В кружке мгновенно появилась возмущенная, но все понимающая физиономия Верзилы:

— Это же хулиганство! Получите пятнадцать суток! Учтите: я буду жаловаться!

Шурик, не обращая ровным счетом никакого внимания на сие возмущение, что-то старательно вырезал на уровне, находившемся, интеллигентно выражаясь, пониже спины горе-напарника.

Потом Шурик выдернул из веника несколько, на его взгляд, достойных прутьев, смочил их в ведре с водой, коротко взмахнул одним из них в воздухе.

Прутик, резко просвистав нечто угрожающее в воздухе, оставил на руке студента ярко-красный след. Шурик ко­ротко ойкнул.

К Верзиле понемногу возвращались разум и внятная речь, он вдруг сообразил:

— Бить будете?

Наверное, метод воспитания или перевоспитания, к ко­торому решил обратиться Шурик, был определен очень верно, потому что самой первой к напарнику вернулась память о необходимости вежливой формы обращения с со­гражданами.

— Нет,— ответил Шурик, вздохнув.

— А что? — не почувствовал нюанса момента Верзила.

— Вести разъяснительную работу,— Шурик посмотрел прямо в глаза своего напарника.

— Шурик! Шурик! — голос Верзилы понизился до тра­гического шепота.— Вы комсомолец?

— Да,— гордо ответил студент первого курса поли­технического института, комсорг группы.

— Это же не наш метод! А где гуманизм? Где «Человек человеку...?» Поймите, Шурик, в то время, как вы знаете, космические корабли бороздят...

Верзила лепетал нечто нахватанное из наставлений Павла Степановича, прораба, капитана милиции Суворова Василия Александровича, первой учительницы Марии Ксенофонтовны, старшины роты Боднарука — из всего того, что случайно осело в неразвитой памяти этого человека, которого чаще всего в жизни называли по кличке Вер­зилой.

— Тебя как звать-то? — просто, по-свойски спросил Шурик.

— Федя. А вас, я знаю, Шурик.

— Женат?

— Да... Жена Любушка. И двое ребятишек — Леночка и Алешка.

Чаша весов премудрой Фемиды заколебалась.

— Значит, семья есть,— огорчился Шурик.

— Есть! — обрадовался Федя.

— А лет тебе сколько?

— Сорок один.

— Ого! — Шурик даже коротко присвистнул.

— Может, не надо, Шурик? — Федор заглядывал в гла­за Шурика с трогательной мольбой.— Я больше не буду, а?