Оперативный простор

Поезд медленно подходил к конечной станции — Петрограду.

«Не изменяя весёлой традиции, дождиком встретил меня Ленинград». Мама очень любила эту песню: она родилась в Питере и передала мне свою любовь к городу на Неве.

«Только там я чувствую себя дома», — порой говорила она, особенно после того, как папы не стало.

В шестидесятых — начале семидесятых мамина семья жила в старинном доме на улице, которая в советское время носила имя британского социалиста Джона Маклина. Потом проспекту вернули дореволюционное название, теперь это Английский проспект.

В те дни, когда мне удавалось посетить Питер, я приходил к этому дому и пытался представить себе их жизнь: как они собирались возле огромной печи, как мама ходила в школу, как случайно встретилась на улице с папой.

Потом были институт, переезд в другой город, рождение меня…

Мама всю жизнь мечтала вернуться в Питер и навсегда.

К сожалению, ей было не суждено умереть на родине.

После того, как её не стало, я часто с тоской думал о том, что не смог выполнить желание дорогого мне человека, мамы…

И вот я подъезжаю к городу её мечты. Правда, до появления на свет моих родителей ещё целых тридцать лет, и это не тот Ленинград, где они росли.

Не тот город, по улицам которого бродили мы с дедушкой, любуясь шедеврами архитектуры, лакомясь вкуснейшим ленинградским эскимо на ходу или жадно поедая шарики мороженного, политого сиропом, в подвальных питерских кафе на центральных проспектах.

Очень многое здесь изменилось. Что-то к лучшему, а что-то увы, ушло навсегда и никогда не вернётся, как наше безмятежное детство и наши родители.

Прежним осталось одно — погода. И в полном соответствии с той песней, Ленинград — то есть сейчас Петроград, встречал прибытие нашего поезда сильным дождём.

Небо было затянуто тучами, отчего всё вокруг красилось в серый и потому мрачноватый цвет.

Ветер грохотал на крышах, норовя оторвать водосточные трубы. Повсюду, куда ни кинь взгляд, была вода. Она стояла на булыжных мостовых, громко переливаясь в канализационных колодцах.

Люди пересекали улицы короткими перебежками. Зонты были бесполезны — ветер мял и ломал их как пластилиновые.

И тем не менее, у меня на душе было хорошо. Я тоже ощутил, что нахожусь дома, почувствовал незримое присутствие мамы, отца, бабушки и дедушки, тех моих родных, что когда-то не пережили страшную блокаду, что рыли окопы и траншеи, сражались, чтобы прорвать немецкое кольцо.

Они сделали всё, чтобы страна победила, чтобы родилось поколение наших пап и мам, чтобы появились на свет мы.

Я вдруг ощутил себя пигмеем на фоне их подвига. Слёзы едва не выступили у меня из глаз.

— Ты чего застыл как столб? — толкнула меня в спину Катя.

— Просто задумался. Давно не был тут, будто целую жизнь, — сказал правду я.

— Не зевая. Побежали к вокзалу, переждём дождь там, — сказала сестра.

Основной поток пассажиров тёк в направлении красивого здания вокзала. Под его крышей действительно можно было пересидеть, покуда капризная питерская погода сменит свой гнев на милость.

Ноги и одежда промокли, покуда мы попали с перрона внутрь роскошного строения, ещё не успевшего растерять дореволюционный лоск.

Тут было темно и шумно. Звуки голосов сотен людей сливались в монотонный гул.

— Я замёрзла, — пожаловалась Катя.

— Навестим буфет, — предложил я.

Полцарства за чашечку кофе и эклер!

Людей здесь было намного меньше, чем в коридорах и залах ожидания вокзала. Мы без особого труда разыскали свободный столик. Когда я пошёл делать заказ, стало ясно — почему. Цены были заломлены просто безбожно.

Но мне слишком хотелось выпить чего-нибудь горяченького, и, скрепя сердце, я всё же купил нам и кофе и пирожных. Гулять так гулять!

— Жора, ты наверное сошёл с ума! — покачала головой Катя. — Здесь ведь так дорого!

— Ничего, — сделав вид, что мне всё «по барабану», отмахнулся я. — Могу себе позволить.

Она фыркнула.

— Видела я как ты живёшь — костюм и тот с чужого плеча! А туда же… гусар! — насмешливо добавила она.

Мне тоже стало смешно после её слов. Я даже пропустил мимо ушей старорежимного «гусара», хотя прежний Быстров вполне мог на него среагировать.

Мы допили кофе. Покидать тёплое помещение буфета и выходить на холодную сырую улицу не хотелось.

Внезапно в помещении заплясали солнечные зайчики. Я выглянул в окно. Дождь прекратился, привокзальная площадь начала оживать и заполняться народом.

— Кажется, нам пора, — произнёс я.

Катя вздохнула.

— Знаешь, если бы не тот кошмар, что творится с Сашей, я бы сидела тут с тобой целую вечность, — призналась одна.

— Мне тоже хорошо с тобой, сестрёнка. Однако труба зовёт. Каков план действий?

— Сначала едем ко мне. Я переодену тебя во всё сухое — у тебя такое же телосложение как у мужа. Думаю, кое-что из его вещей тебе подойдёт. Как поступать дальше — тебе видней.

— Поговорю со следователем, а там будет видно, — сказал я.

Козырь в виде рекомендательного письма, я хотел использовать только на крайний случай.

— Будет непросто, — предупредила Катя. — Он упёртый как баран. Видит во всех врагов народа и руководствуется исключительно революционной целесообразностью так, как её понимает. Сама себе удивляюсь, как не убила его вот этими руками!

— Правильно сделала, что не убила, — усмехнулся я. — Тогда мне бы пришлось выручать из тюрьмы сразу двоих родственников.

Глава 8

Красный трамвайный вагончик британской фирмы «Brush» качался на поворотах, скрипел, дребезжал на стыках рельсов. Мы сели на него у вокзала, причём не с первой попытки: трамвай был самым массовым и популярным видом транспорта в Петрограде и, кажется, в любое время тут был час пик. Пробивались к трамваю сквозь настоящее вавилонское столпотворение. Пришлось поработать локтями, чтобы пробить «коридор» к подъехавшей сцепке из двух вагонов, втолкнуть Катю и забраться самому. И тут же нас утрамбовали, запихав в середину тесного салона с двумя рядами деревянных лакированных лавок, расположенных вдоль стен.