ОПГ «Деревня» 4

Вернувшийся с Урала Павел Петрович сосредоточился на неотложных делах, скопившихся в его отсутствие, а безопасностью его императорского величества занимался руководитель тайного приказа, работая с агентурой и выявляя заговоры, да солдаты с казаками в охранении. А личной гвардией были молодые казаки, большей частью — подростки, привезенные из Троице-Саткинского завода, где их с осени гоняли под началом Пантелея. Выбирали лучших, а в последние несколько месяцев, после известия о прибытии императора — готовили под определенную задачу, курировал программу лично полковник Ершов.

Тридцать пацанов, от четырнадцати до восемнадцати лет, несшие охрану круглосуточно, разбив сутки на три восьмичасовые смены — смотрелись несерьёзно. В неприметной форме непривычного кроя, покрытой грязно-зелеными разводами — выглядели бедными родственниками, особенно против той же лейб-гвардии. Впрочем, иронизировать вслух над уральскими телохранителями не решались, где сейчас Семёновский и Преображенский полки, с их парадной формой, наводившей томление в груди фрейлин? В общем, считали это подразделение очередной причудой императора, одной из самых безобидных.

То, что десяток делился на две пятерки, в каждой из которых один из бойцов был вооружен пятизарядным нарезным карабином, а остальные двумя шестизарядными револьверами барабанного типа — придворным, не знакомым с автоматическим оружием и его скорострельностью, ничего не говорило. Стрельбы по приезду в Санкт-Петербург не устраивали, берегли боезапас, а опыт — его наработали на Урале. Настрелялись до одури, из разных положений, а уж сборку-разборку и чистку оружия — знали как отче наш.

За возраст, пестроту национального состава (в отряде было восемь башкир, из Азатовских и айле, грамоту в школе одолевших, но не прельстившихся дальнейшим обучением, впрочем — вся молодежь в подразделении была такая) и не родовитость — за глаза бойцов прозвали янычарами. Жили они тут же, в Гатчине, по увеселительным заведениям не кутили, родственников, проживающих в доступности — не имели. Распорядок дня, где восемь часов отводилось на рабочую смену по охране августейшей тушки, а остальное время посвящалось тренировкам и сну — в разы усложнял попытки найти к ним подход со стороны.

Весь их круг общения состоял из них самих, да остальных солдат и казаков, расквартированных в Гатчине. Совместные тренировки и часы политинформации были обычным делом. Бывалые воины, вначале посмеивающиеся над молодостью и не особо выдающимися формами уральцев (отбирали не по статям, а после сдачи нормативов по стрельбе и общей физической подготовки) — в процессе совместных экзерсисов свое мнение быстро переменили. Ну а те солдаты, что сопровождали Павла Петровича в его поездке — давно сошлись с молодыми казаками накоротке.

Ничем не выделялся среди таких же парней в хаки и молодой десятник Фанис, хотя Фанисом он оставался лишь для своих друзей и одноклассников: Рашида, Петьки и Мани, сейчас его всё чаще называли Фанис Расулович. Весной, когда их всем скопом отправили на исправление в завод — поначалу вздрогнул, от физических нагрузок. Потом посмотрел, как подсмеиваются над ними пантелеевские выкормыши, стиснул зубы и неожиданно для себя самого — втянулся в тренировки. Да так, что после закончившейся исправительной командировки остался в заводе, после делового разговора с отцом. Но не в новом доме, который Расулу отстроили в Сатке и куда он перевез семью с женой, а при казарме.

Расул тогда вздохнул с облегчением — хулиганистый старший сын неожиданно повзрослел, а что до его интереса к военной карьере, так нормальная жизненная школа для мужчины. Сам два года в рядах российской армии сапоги топтал и только на пользу пошло. Наконец то пятнадцатилетний сын взялся за голову, что не могло не радовать. А когда Фаниса назвали одним из лучших среди казачат и отобрали для поездки в столицу, в охрану императора — не скрывал гордости. Заголосившую жену унял парой фраз:

— Чо ты исполняешь? Не будет же он за твою юбку держаться до старости! Радуйся, что сын призвание нашел, а то ведь колония по нему плакала в перспективе, никакого слада не было!

— Куда он поедет, дурья твоя голова?! В какую такую столицу, тут же средневековье! — Обычно спокойная и покладистая супруга от новости, что сын чуть ли не на войну уезжает, словно взбеленилась. — Сам чуть ли не живешь на заводе своем, даже ешь в столовой, мог бы кровиночку и к себе пристроить!

— Я щас тебя пристрою, в заводскую столовую! Декретный отпуск догуляешь, Равиля в ясли, сама на работу!

Самому Фанису было невдомек о баталии, развернувшейся в семье, после коварства Мани, дружившей с ними все детство и тут сделавшая такой финт, выбрав Ермолова — ничто его дома не держало. А после её объяснений, почему она предпочла офицера им, понял — пора взрослеть. Жалованное отцу дворянство на него не распространялось, так как было личным. Да и не лежала душа у Фаниса пользоваться чужими заслугами, с детства отец привил правильное понимание жизни. Фанис и в кузне с ним частенько занимался, и в гараже пропадал после уроков, руки росли откуда надо, но идти на завод, под начало родителя — не хотелось.

А тут словно звезды сошлись — и у казаков понравилось, и с пацанами сдружился (не без выяснения отношений и иерархии поначалу). И старый батин дембельский альбом, с отделанными фольгой уголками, который он любил рассматривать с детства — заиграл новыми красками и смыслами. А Манино грядущее замужество — подтолкнуло к окончательному решению.

Чуть меньше месяца заняло путешествие с Южного Урала в Санкт-Петербург, для привыкшего к интенсивным тренировкам и физическим нагрузкам Фаниса дорога показалась увеселительной прогулкой. Ну и новизна впечатлений — словно в исторический фильм попал. Однако подростковая психика очень пластична и вскоре всё окружающее стало восприниматься как должное, словно родился здесь, в эту эпоху…

По вечерам, на ночевках, уставшие бойцы, наевшись приготовленной в полевой кухне каши с мясом, не разделяясь на казаков и гатчинцев, вместе пели:

'Зачем ты это сделала, надела платье белое,

Кольцо на руку нежную, на голову фату.

А может, ты забыла, как мне ты говорила,

Как часто говорила, что я тебя люблю.

Сбивая чёрным сапогом с травы прозрачную росу,