Опора трона

Ефрейтор Сенька Пименов и его закадычный приятель Васятка только успевали хлопать разинутыми от удивления ртами. Думали, придется грязь по дорогам месить, а оно вона как повернулось. Расселись по лавочкам со всем удобством да и поплыли мимо заливных лугов да дремучих еловых и сосновых боров, густо облепивших берега с редкими вкраплениями деревенек. Харчевались во время коротких остановок — полевые кухни заранее доставили в нужные пункты, а потому задержек не случилось. Ложками поворочали в мисках, в кусты до ветру смотались — и поплыли дальше по прямому, как прошпект, каналу 17-ти саженные барки-плоскодонки, влекомые бечевой аль парусом, набитые егерями в неприметных зеленых куртках-мундирах.

Вышний Волочок встретил легион лесом мачт и гигантским затором у шлюза разномастных речных посудин. В год этот важнейший узел вышневолоцкой водной системы пропускал не менее пяти тысяч барок, и за лето скопилось их великое число. Настоящий затор, который еще разгребать и разгребать, когда будет восстановлено движение по каналам в сторону Петербурга.

Сенькин полк, не задерживаясь, выдвинулся к укрепленному лагерю, раскинувшемуся перед многорядными ратаншементами и окопами. Шанцов было выкопано столько, что без поводырей впору заплутать. Славно потрудились «арапчата»-фортификаторы!

Зарубина встретил лично Ожешко в сопровождении небольшой свиты. За месяцы стояния в Вышнем Волочке поляк заметно утратил офицерский лоск. Загорелый до черноты, со спутанной гривой волос, он смахивал на цыгана — только серебряного кольца в ухе не хватало. С видом опытного барышника он разглядывал выгружаемых на берег казачьих лошадей.

— Кавалерия — это то, чего нам так не хватало. Вся моя ушла вперед, чтобы гонять неприятельские разъезды.

— Панинцы далеко? — уточнил Чика. Его сразу ввели в курс дела, как только он ступил на берег: он уже знал и численность наступающего корпуса, и кто у них командир.

— Сутки марша.

— Готов к встрече?

— Кровью умоются, — пообещал поляк с кривой улыбкой.

Умылись — не то слово. Захлебнулись в красной юшке! Со смертельным исходом!

Панинский план битвы был прост и определялся особенностями местности. Узкое дефиле в полтораста саженей между рекой и каналом не позволяло совершить обходных маневров. Сложную сеть вражеских окопов, оседлавшую дорогу на Москву и опирающуюся одним флангом в каменные стены шлюза, с одной стороны, и в крутой берег Цны, с другой, удалось изучить весьма поверхностно. Оставалось уповать лишь на подавляющее численное преимущество. Выбор невелик — или путать противниками ложными атаками, имитирующими глубокий фланговый обход по другому болотистому берегу реки, и бить одновременно издали всей артиллерией, или строить войска одним большим каре в виде прямоугольника, спрятав внутри конницу, и продавить оборону, не считаясь с потерями. Опыт подсказывал: количество убитых и раненых составить под полтысячи человек. Некритично! Атакуем в лоб! Время не ждет!

Выставили вперед артиллерию и все утро закидывали ядрами и бомбами позиции мятежников. Без особого результата, ибо пугачевцы хорошо зарылись в землю. Несколько раз удалось поразить пороховые погреба. Каждый взрыв вызывал у маявшихся от безделья пехотинцев крики восторга. Но опытные офицеры, включая тех, кто временно превратился в рядовых, хорошо видели, что от артиллерии толку маловато.

Неожиданно из вымахавших за лето колючих репейников, густо усеявших невспаханное поле, во множестве раздались одиночные выстрелы. Подкравшиеся егеря Зарубина скосили многие расчеты полковых орудий. Больше ждать было опасно.

— Прострите на сих злодеев ваше человеколюбивое мщение! — этими патетическими словами Панин отправил полки в атаку на редуты.

Шеренги двинулись ровными рядами под грохот барабанов — дробь, палки, дробь с палками, потом «полный поход», а следом фельдмарш. Лица наступавших преисполнены не человеколюбия, а зверской жестокости. Офицеры и знаменосцы — впереди.

— Хорошо идут! Вот она голубая кровь! — умилился генерал-аншеф.

— Я боялся, что будет гораздо хуже, — согласился с ним его начальник штаба.

Он оглянулся за задние линии, состоящие из собранных в авральном порядке рекрутов из Новгородской, Псковской и Петербургской губерний. Там порядку обнаружилось намного меньше. Новобранцы равнение держали плохо. Криком заходились капралы. Палки офицеров загуляли по плечам.

Навстречу наступавшим полкам выдвинулся рассеянный строй егерей в странных нарядах и дурацких картузах. Они тут же открыли огонь — удивительно точный для такой большой дистанции. По заведенной Румянцевым традиции из плотных шеренг наступавших полков выбегали самые опытные стрелки, чтобы первыми нанести врагу булавочные, но болезненные уколы. Все вышло с точностью наоборот: они стали первыми жертвами пехотного каре. Их быстро повыбили. Потом пришел черед прапорщиков, несших знамена. Следом — их помощников, подпрапорщиков. Замена находилась быстро. Кого-кого, а офицеров в шеренгах хватало. Они заранее договорились о старшинстве и действовали на удивление четко. Батальонный флаг с изображением креста с расходящимися концами мгновенно подхватывался, стоило знаменосцу рухнуть или опуститься на одно колено, получив ранение.

Барабаны быстрее застучали «полный поход», и шаг ускорился.

— Ступай! Держать интервал между взводов! — нестройно надрывались офицеры, так же, как и знаменосцы, падая один за другим. — На шестидесяти шагах заходи в линию.

Шестьдесят шагов считались «верной чертой» пуль. (1) Шеренги приготовились к залпу, но не тут-то было. Егеря противника побежали назад, разрывая дистанцию. Снова град пуль от стоявшей на колени второй линии егерей. И та отступает, стоит к ней приблизиться, в то время как первая «перекатившаяся» цепь уже перезарядилась и готова продолжать стрельбу.

— Куда бежите, трусы! В штыки, атакуй в штыки! — закричали обескураженные панинцы. Противник показывает спину, но из боя не выходит — есть отчего удивиться.

— Кавалерией надо б прижать, мерзавцев! Ни стыда ни совести! — ворчали марширующие ветераны.

— У противника на флангах казачьи эскадроны прикрытия. Ублюдки, они все предусмотрели.

Все да не все: мятежным казакам на правом фланге доставалось от полевых единорогов, батарею которых Панин распорядился скрытно поместить на лесистом берегу Цны.

— Отчего молчит вражеская артиллерия? Мы же уже в восьмидесяти саженей от ложементов! Когда с шага не бег переходить?

— Они расставили ее за окопами. Нас встретят одновременные залпы…

— Буэээ! — вырвало безусого юнца с мушкетом в правой руке наперевес.

На его глазах пуля раскроила череп идущему впереди офицеру. Тот сделал еще несколько шагов, нелепо взмахнул шпагой и повалился набок. Шеренги, одна за другой, через него перешагнули, ломая строй и тут же его восстанавливая.

В ста шагах от первой линии шанцев, которых с этого расстояния можно было насчитать не меньше девяти, вражеские егеря неожиданно развернулись и, разбившись на несколько команд, как будто растворились, добежав до невысоких земляных валов.

Стоило зарубинцами соскочить в окопы и рассердоточиться между людьми Ожешко, линию мятежников заволокло белым дымом. К ружейной трескотне добавились ухающие звуки полковых пушек. О «цельной» стрельбе егеря и люди Ожешко тут же позабыли, даром что попасть в плотные шеренги каре труда не составляло, если сильно не задирать ствол фузеи и мушкета. Потери наступавших выросли кратно. Бывалые вояки не могли припомнить, когда их встречал столь плотный огонь.