Опора трона

— Савельев! — окликнул я свои глаза и уши на театре военных действий, то есть начальника армейской разведки. — Знаешь, куда отправилась бывшая суворовская дивизия?

— Село Уньки! — тут же откликнулся Карп Силыч.

— Это где?

— Почитай, напротив Серпухова.

— Понятно!

Мы с главными моими офицерами, за исключением Подурова, стояли на наблюдательном пункте на переднем крае «каширского укрепрайона», прозванного «старой крепостью» — в старину здесь стояла такая, защищая русскую землю от татарских набегов. Остатки ее валов мы использовали при возведении редутов. На одном из них возвели замаскированный широкий дощатый помост, приподнятый над землей, позволявший скрытно наблюдать за подходами к бродам.

«Переправа, переправа! Берег левый, берег правый…», — буркнул я себе под нос.

— Что? — переспросил Савельев. И тут же добавил, влюбленно поедая меня глазами. — Съешь яблочко, Государь!

Он протянул мне наливной плод, но я только отмахнулся.

— Что видно, что передают с шара?

— Колонны движутся повзводно, сохраняя интервал между собой в десять-пятнадцать шагов.

— Сейчас деплояды зачнут. По четверо в ряд положено броды переходить.

Я уже знал, что «деплоядами» называется развертывание. Колонны сузятся, превратившись в узкую гусеницу, менее уязвимую для картечи.

— Пора!

Крылов отмахнул дальнобойной батарее, пристрелявшей заранее подходы к бродам. Пушки, давно заряженные, плюнули шрапнельными бомбами.

— Заметались! — тут же доложили мне с шара, не дожидаясь царского рыка. — Перестраиваются. Отходят назад.

— Что это значит?

— По принятой в армии системе, Государь, — тут же откликнулся Крылов, — картечной чертой для самой дальней артиллерии считается 80 саженей. Эту опасную черту принято проходить бегом. Тода следующие картечные выстрелы пролетят над головой. Мы накрыли колонны на марше. Дистанция явно больше. И картечь свалилась на голову. Такую не пробежишь! У Румянцева офицеры опытные. Столкнувшись с непонятной конфузией, предпочтут ретираду, чтобы разобраться.

— Будут подбирать ключик?

— Именно так. Продолжить обстрел?

— Пускай отходят. Всем отбой.

Спустился с помоста. Оседлал Победителя и в сопровождении своего эскорта отправился в Турово, в свою ставку.

«Хорошее название у села. Небось, в старину в здешних лесах туры водились. Да вот беда: княжеская или царская охота всех повывела».

За пустыми мыслями скрывал свою тревогу. Игра началась, и ставки в ней задраны до предела.

Я еще не знал, что наутро ко мне в ставку прибудут гонцы и привезут благую весть: под Вышним Волочком мы победили, а, значит, в моей партии с Румянцевым противник лишился одной из фигур. Насколько критична эта потеря, покажет будущее, но для меня несомненно одно — настало время для Шешковскому сделать еще один шаг и убрать с доски королеву. Что, впрочем, не помешает Румянцеву нанести ответный удар.

* * *

Последующие дни прошли напряженно. Противник осторожно щупал подходы к бродам и, получив по кумполу шрапнелью, тут же откатывался назад. Пробовал затеять артиллерийские дуэли, но быстро отказался от сего намерения — опытный и осторожный Румянцев быстро сообразил решающее превосходство моих орудий как в дальнобойности, так и в огневом снаряде. В прибрежных заокских лесах застучали топоры. Убрав любые плавающие средства от Калуги до Коломны, вплоть до рассохшихся плоскодонок, я вынудил румянцевцев сооружать плоты. Пионерских частей у южан хватало, вот они и старались. Начались первые попытки форсирования Оки — большей частью неудачные. Одни пресекла артиллерия, другие попали в засаду. Один большой плот, внезапно, как казалось неприятелю, вынырнувший из камышовых зарослей, спешившийся конные егеря показательно расстреляли. Плот, а не людей. Солдаты попрыгали в воду и поспешили скрыться.

Ко мне доставили пленного офицера. который слишком любил семью, оказавшуюся в заложниках, а посему предпочел сдаться, как только оказался на нашем берегу.

— Скажи-ка мне, — спросил я офицера, поедая ароматную малину, — как вы форсировали в прошлом году Дунай?

— Когда мы возымели неприятеля в виду, — охотно отозвался капитан-поручик, — Румянцев разделил силы. Несчастный генерал Вейсман переправился со своей дивизией и разбил турок при Карасу, погибнув в том сражении. Это дало армии возможность переправиться. Правда, Потемкин где-то раздобыл несколько судов и перемахнул реку раньше всех.

Неожиданное уточнение. Выходит, концентрация сил произойдет позже. И удары могут последовать где угодно, а не там где главные силы Румянцева.

— Каковы настроения в войсках?

— Угнетенные. На солдат очень подействовал вид повешенных, когда они шли от Орда до Оки.

Эту дьявольскую забаву придумали Новиков и Соловьев. Сообразив, что для неграмотных солдат листовки не смогут послужить стимулом к побегу, они отдали приказ конным разъездам «украшать» деревья вдоль шляха висильниками. Кем они были при жизни — хоть графьями — значения не имело. Если обнаруживался труп, его одевали в крестьянскую одежду и вешали на дереве у дороги. Эффект превзошел все ожидания. В армии южан поднялся ропот. Все думали, что так развлекается авангард. Его уверения, что он тут не причем, никто и слушать не хотел. Вид казненных без суда и следствия гражданских в стране, где смертная казнь была отменена, очень способствовал упадку духа у румянцевцев.

— Что с провиантом?

— Еще не голодаем. Но подвоз хлеба с Орла практически прекратился. А вокруг Тулы ваши люди подчистили амбары до последней крошки. Отряды фуражиров часто бесследно исчезают. Скажите, что будет со мной?

— Что будет? — пожал я плечами. — Присягнешь и продолжишь службу. Или отправишься в трудовые лагеря — на заводах катастрофически не хватает работников. Или уедешь за границу. В любом случае, с семьей воссоединишься.

— Спасибо! — офицер попытался поцеловать мне руку, но я отмахнулся.

— Ваше величество! Его святейшество, патриарх Платон изволили прибыть в ставку. Просят вас об аудиенции, — доложил от порога вездесущий в ставке Почиталин.

Встретились в моем походном шатре для совещаний, разбитым в яблоневом саду. Платон покосился на мой красный кафтан, но ни слова не сказал. Я поцеловал руку патриарха, подвинул поближе к жаровне раскладной стул. Сам сел на такой же:

— По вечерам уже прохладно, тянет стылью от реки, — пояснил я присутствие жаровни с углями, забивавшими божественный сладкий аромат зреющих на ветках яблок. Заметил, что в левой руке у Платона пухлый томик Евангелий с закладками. Да он подготовленный явился!

Так и оказалось. Платон после интронизации увидел себя в роли главного отечественного миротворца. Брата на брата идет, русская земля стонет от крови и слез, души христианские отлетают к престолу Господню без покаяния… аргументы были ожидаемы.

Я понимал, к чему он клонит.

— Ваше Святейшество, не я начал эту войну. Не я покушался на законного монарха и не я держал народ в рабстве вековом. Жестокость порождает жестокость. И те, кто сеял ветер, ныне пожинают бурю. Я лишь пытаюсь направить эту бурю в русло закона, дабы она не смела все до основания.

— «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь», — мягко, но с укором произнес Платон, поднимая на меня глаза. — Не наши ли сердца должны быть исполнены милосердия и прощения, дабы остановить это кровавое колесо? Не примирение ли должно стать нашей главной целью, дабы спасти Россию от окончательного разорения и гибели?

— Милосердие и прощение… — я усмехнулся горько. — Хорошие слова, Ваше Святейшество. Только обращать их надобно не ко мне, а к графу Румянцеву. Это он ведет армию на Москву, не для мира, а для кары. Это его солдаты будут вешать и расстреливать, жечь деревни и топтать поля. Это он, исполнитель воли той, что отлучена от Церкви, несет русскому народу новое рабство и новые страдания. Я готов к миру. Но на каких условиях? Чтобы я снова отдал народ в кабалу дворянству? Чтобы те, кто поверил мне, кто сражался за свободу, снова оказались под пятой барской? Этому не бывать!