Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Следующие десять лет милый и умный брат Роберта Оппенгеймера пробивался скотоводством. От ближайшего городка его отделяли двадцать миль. Агенты ФБР, словно в напоминание о себе, регулярно приезжали и опрашивали соседей. Иногда они заглядывали на ранчо и предлагали Фрэнку рассказать о других членах КП. Однажды агент спросил его: «Хотите вернуть себе работу в университете? Если хотите, сотрудничайте с нами». Фрэнк неизменно отвечал отказом. В 1950 году он написал: «Наконец-то по прошествии многих лет я понял: ФБР не пытается расследовать мое дело, оно пытается отравить среду, в которой я живу, покарать меня за левые убеждения, настраивая против меня друзей, соседей, коллег и вызывая у них подозрения ко мне».

Роберт приезжал на ранчо почти каждое лето. Хотя Фрэнк смирился со своим положением, Роберту не давала покоя мысль, что его брат живет такой жизнью. «Я действительно почувствовал себя как хозяин ранчо, — говорил Фрэнк. — Я им и был. Брат, однако, не верил, что я могу быть скотоводом, и очень хотел, чтобы я вернулся в мир науки, хотя и ничего не мог для этого сделать». В течение следующего года Фрэнк получил запросы с предложением преподавать физику за границей — в Бразилии, Мексике, Индии и Англии, однако Госдепартамент упорно отказывал ему в паспорте. В Америке работу никто не предлагал, он был внесен в черный список. Через несколько лет Фрэнк был вынужден продать одну из картин — «Первые шаги» (по Милле) Ван Гога, выручив 40 000 долларов.

Крайне раздосадованный судьбой брата Роберт обсуждал с судьей Верховного суда Феликсом Франкфуртером, попечителем Гарварда Гренвилем Кларком и другими учеными-законниками возможности института по организации продуманной критики программ обеспечения благонадежности и безопасности, с помощью которых администрация Трумэна оправдывала карательные меры против Фрэнка и учеников Оппи. Он сказал Кларку, что, на его взгляд, президентский исполнительный приказ о благонадежности, процедуры оформления секретного доступа в КАЭ и разбирательства КРАД «создают во многих отдельных случаях необоснованные преграды и аннулируют свободу научных исследований, мнений и слова». Вскоре после этого Оппенгеймер пригласил старого друга, доктора Макса Рэдина, декана кафедры права Калифорнийского университета Беркли, провести в институте сезон 1949–1950 года и написать эссе о противоречиях в клятве верности штату Калифорния.

* * *

Все эти годы Оппенгеймер был убежден, что его телефоны прослушиваются. Как-то раз в 1948 году коллега по Лос-Аламосу, физик Ральф Лэпп, пришел в кабинет Оппи обсудить просветительскую работу по вопросам контроля над вооружениями. Лэпп опешил, когда Оппенгеймер вдруг поднялся и вывел его за дверь, бормоча: «Здесь даже у стен есть уши». Роберт подозревал, что за ним ведут слежку. «Он всегда помнил о слежке, — вспоминал доктор Луис Хемпельман, физик и друг Оппи по Лос-Аламосу, ставший частым гостем в Олден-Мэноре. — Роберт производил такое впечатление, будто за ним действительно ходили по пятам».

Телефоны Оппенгеймера прослушивались в Лос-Аламосе, а в 1946–1947 годы ФБР установило подслушивающие устройства у него дома в Беркли. Когда Роберт переехал в Принстон, оперативный отдел ФБР в Ньюарке, штат Нью-Джерси, получил приказ следить за его деятельностью, однако электронное наблюдение было признано нецелесообразным. Тем не менее предписывалось «предпринять все усилия по разработке конфиденциальных скрытых источников информации в ближайшем окружении Оппенгеймера». К 1949 году Бюро завербовало как минимум одного тайного осведомителя — женщину, знакомую с Оппенгеймером неформально по работе в университете. Весной 1949 года отдел в Ньюарке доложил Дж. Эдгару Гуверу: «Дальнейшей информации, которая свидетельствовала бы о неблагонадежности доктора Оппенгеймера, не получено». Через несколько лет Оппенгеймер с иронией заметил: «Правительство потратило больше денег на подслушивание моих разговоров, чем на мою зарплату в Лос-Аламосе».

Глава двадцать девятая. «Я уверена, что она именно поэтому бросала в него вещами»

Его семейные отношения казались просто ужасными. Но Роберт не обмолвился бы вам о них и словом.

Присцилла Даффилд

Пока Фрэнк и Джеки с трудом налаживали хозяйство на скотоводческом ранчо в Колорадо, Роберт управлял своей вотчиной в Принстоне. Директорские обязанности не поглощали его энергию полностью. Примерно треть своего времени Оппи тратил на институтские дела, треть — на физику и другие интеллектуальные занятия, а еще одну треть — на поездки, выступления и присутствие на закрытых заседаниях в Вашингтоне. Старый друг Гарольд Чернис упрекнул его: «Настало время, Роберт, отказаться от политической жизни и вернуться к физике». Роберт промолчал, очевидно, взвешивая ответ, и Чернис продолжил: «Не чувствуешь ли ты себя человеком, схватившим тигра за хвост?» На что Роберт наконец ответил: «Да».

Иногда поездки позволяли ему отдохнуть от Принстона и жены. В глазах читателей «Лайф», «Тайм» и других журналов семейная жизнь Роберта выглядела идиллией. На фотографиях отец с трубкой в зубах читал книгу двум маленьким детям, из-за плеча смотрела красавица-жена, у ног лежала любимица семьи, немецкая овчарка по кличке Бадди. «Он добр и ласков с женой и детьми, — писал автор главной статьи о семье Оппенгеймеров в журнале “Лайф”. — Дети накормлены, очень его любят и крайне вежливы со всеми вокруг…» Если верить журналу, Оппенгеймер каждый день приходил с работы в 18.30 и играл с детьми. Каждое воскресенье родители брали с собой Питера и Тони на поиски талисмана удачи — четырехлистных ростков клевера. «Миссис Оппенгеймер — практичная женщина, она не разрешает держать найденные ростки клевера в доме и заставляет детей жевать их на месте».

Однако люди, хорошо знакомые с Оппенгеймером, понимали, что жизнь в Олден-Мэноре была не сахар. «Его семейные отношения казались просто ужасными, — говорила бывшая секретарша Роберта в Лос-Аламосе Присцилла Даффилд. — Но Роберт не обмолвился бы вам о них и словом».

Семейная жизнь Оппенгеймера протекала мучительно сложно. Роберт во многом полагался на Китти. «Она была его главным доверенным лицом и советчицей, — говорила Верна Хобсон. — Он ничего от нее не скрывал. <…> Жутко от нее зависел». Роберт нередко брал на дом институтскую работу, и жена часто помогала принимать решения. «Она его очень любила, а он ее», — убежденно свидетельствовала Хобсон. В то же время Верна и другие близкие друзья по Принстону знали о горячечной неуемности Китти, вызывавшей стресс у всех окружающих. «Какая странная личность. Ярость, болезненная обида, сметливость и остроумие — все в одном человеке. Ее постоянно что-то грызло. Она всегда была какая-то напряженная».

Хобсон знала Роберта и Китти как мало кто другой. Верна и ее муж Уайлдер Хобсон впервые встретились с Оппенгеймерами в 1952 году на новогоднем ужине у общего друга, новеллиста Джона О’Хары. Вскоре после первой встречи Хобсон поступила на работу к Роберту и проработала у него долгие тринадцать лет. «Он был чрезвычайно требователен к сотрудникам, а Китти предъявляла к секретаршам не меньше требований, чем ее муж. Так что приходилось работать на двух требовательных начальников сразу, они впустили меня в свою жизнь, и я половину времени проводила у них дома».

Китти, заложница привычки, каждый понедельник после обеда устраивала в Олден-Мэноре женские посиделки. Ее гостьи обменивались сплетнями, некоторые пили до самого вечера. Китти называла эти собрания своим «клубом». Жена одного из физиков Принстона окрестила группу «стаей птиц-подранков». «Китти окружала себя проблемными женщинами, почти все они в некотором роде страдали алкоголизмом». Китти еще в Лос-Аламосе налегала на мартини. Теперь же пьянки иногда заканчивались жуткими сценами. Хобсон, употреблявшая алкоголь в умеренных дозах, вспоминала: «Иногда она напивалась до такой степени, что не держалась на ногах и не могла связать двух слов. А иногда отключалась полностью. В то же время я много раз видела, как она брала себя в руки в ситуациях, когда это не казалось возможным».

Одной из постоянных собутыльниц Китти была Пат Шерр, подруга по Лос-Аламосу, три месяца ухаживавшая за новорожденной Тони. Чета Шерр переехала в Принстон в 1946 году, и, как только Оппенгеймеры обосновались в Олден-Мэноре, Китти завела привычку навещать подругу по два-три раза в неделю. Китти явно тяготилась одиночеством. «Она приезжала в одиннадцать утра, — вспоминала Шерр, — и не уходила до четырех пополудни», поглощая в процессе изрядное количество скотча из запасов подруги. Однажды Пат призналась, что у нее не осталось денег на покупку выпивки. «Ох, какая я дура, — сказала Китти. — Я принесу свою бутылку и оставлю ее у тебя».