Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Дружеские связи Китти были одновременно интенсивны и мимолетны. Она вдруг прилеплялась к кому-нибудь и в потоке откровения изливала душу. Шерр не раз наблюдала такие сцены. Китти без утайки рассказывала новым знакомым все подробности своей жизни, в том числе интимные. «Она все время испытывала нужду постоянную говорить о подобных вещах», — вспоминала Шерр. Китти умела быть хорошей подругой, но всегда стремилась это выпячивать. В конце концов наступал момент, когда она набрасывалась на подругу и публично ее унижала. «Китти испытывала определенную тягу к оскорблению других людей», — говорила Хобсон.

С Китти часто случались всякие недоразумения, и пьянство только усиливало эту тенденцию. В Принстоне она периодически попадала в мелкие автоаварии. Почти каждый вечер засыпала в постели с зажженной сигаретой. Постельное белье изобиловало прожженными сигаретами дырками. Однажды ее разбудил пожар в комнате. Она потушила его, схватив предусмотрительно оставленный Робертом в спальне огнетушитель. Как ни странно, Роберт почти никогда не вмешивался и реагировал на безалаберные выходки жены со стоическим смирением. «Он знал о повадках Китти, — заметил Фрэнк Оппенгеймер, — но не хотел этого показывать все по той же причине — не мог себе позволить признать поражение».

Как-то раз Абрахам Пайс разговаривал с Оппенгеймером в его кабинете, как вдруг оба они увидели на лужайке перед Олден-Мэнором явно нетрезвую Китти. Когда она проходила мимо двери кабинета, Роберт попросил: «Не выходите». В такие моменты, писал Пайс, «мне становилось его жалко». Однако при всей жалости к другу Пайс не мог взять в толк, почему его друг терпит такую женщину. «Совершенно независимо от пьянства, — писал Пайс, — я считал Китти самой отвратительной из всех знакомых мне женщин — по причине ее жестокости».

Хобсон видела в Китти не только пороки и понимала, почему Роберт любил жену. Он принимал ее такой, какой она была, и отдавал себе отчет в ее неисправимости. Роберт однажды признался Хобсон, что до приезда в Принстон консультировался насчет Китти с психиатром. Невероятно, но он признался секретарше, что психиатр предложил на время поместить Китти в психлечебницу. На это Роберт не мог пойти. Поэтому ему самому пришлось играть для Китти роль «и врача, и медсестры, и психиатра». Он сообщил Хобсон, что принял это решение «с открытыми глазами и готов примириться с вытекающими из него последствиями».

Фримен Дайсон сделал похожие наблюдения: «Роберту Китти нравилась такой, какой она была, он пытался навязать ей другой образ жизни так же мало, как это пыталась делать она. <…> Я бы сказал, что Оппенгеймер целиком и полностью зависел от жены, она служила ему твердой опорой. Рассматривать ее поведение как клинический случай и пытаться исправить его, мне кажется, было не в его характере и не в ее тоже». Еще один принстонский знакомый, журналист Роберт Странски, тоже подтвердил: «Роберт был предан ей как никто другой. Он реально прежде всего стремился защитить ее. <…> Не терпел, когда ее кто-то критиковал».

Роберт понимал, что выпивкой Китти пыталась заглушить душевную боль и что эта боль никогда не пройдет. Он не делал попыток отвадить ее от пьянства и не отказывался от своего вечернего коктейльного ритуала. Его мартини отличались большой крепостью, и он пил их с большим удовольствием. В отличие от Китти Роберт поглощал алкоголь медленно и размеренно. Пайс, считавший час коктейлей «варварским обычаем», все же говорил, что Роберт «всегда был устойчив к алкоголю». Тем не менее тот факт, что Роберт пьет вместе с женой-алкоголичкой, не оставался без внимания. «Он всех потчевал самыми вкусными, самыми холодными мартини, — говорила Шерр. — Оппи совершенно намеренно спаивал своих гостей». Роберт собственноручно смешивал джин с мартини, добавляя в джин лишь немного вермута, и разливал смесь по охлажденным в морозилке бокалам на тонких ножках. Один из сотрудников факультета назвал особняк Оппенгеймеров «Бурбон-Мэнором».

Некоторым пассивное отношение Роберта к пьянству жены казалось странным. Что бы она ни вытворяла с ним или с собой, он не покидал ее до конца жизни. Старого друга Оппи по Лос-Аламосу, доктора Луиса Хемпельмана, восхищало бережное отношение Роберта к жене. Луис и Элинор Хемпельман приезжали к Оппенгеймерам два-три раза в год и считали, что хорошо знают эту семью. Роберт никогда не просил у друга советов как у профессионала, а попросту спокойно и деловито описывал ситуацию. «Он воистину проявлял ангельское терпение, — вспоминал Хемпельман. — Всегда сочувствовал, никогда не раздражался. Очень хорошо с ней ладил. Чудесный муж».

Однажды Роберту все-таки пришлось вмешаться. Китти не только пила, но и часто принимала снотворное от бессонницы. В один из вечеров она превысила дозу, и ее пришлось срочно везти в больницу. После этого случая Оппенгеймер попросил секретаршу купить запирающуюся шкатулку. В будущем, сказал он, Китти будет получать таблетки только от него. Такой порядок держался некоторое время, но постепенно сошел на нет. Много лет спустя Роберт Сербер утверждал, что Китти «никогда не пила слишком много для обычного человека». Он считал, что поведение Китти объяснялось трудноизлечимой болезнью: «Китти страдала от панкреатита… ей приходилось принимать сильные болеутоляющие средства, после которых она выглядела как пьяная. Я сам не раз это наблюдал, когда бывал у Оппенгеймеров». Готовясь к мероприятию, Китти, по словам Сербера, «в последнюю минуту брала себя в руки и принимала таблетку демерола, чтобы продержаться весь вечер, отчего казалась пьяной. Однако она была отнюдь не пьяна».

Источник недовольства Китти определенно коренился в ее душе. Обязанность играть роль «жены начальника» только усугубляла положение. На приемах, когда от нее как от хозяйки требовалось стоять и приветствовать вереницу гостей, она нередко просила побыть рядом Пат Шерр. Последняя однажды спросила ее, зачем это нужно, и Китти ответила: «Я хочу, чтобы ты была наготове и поддержала меня, если я начну падать». Шерр подумала, что подруга «нервничает и не уверена в себе». Китти устрашающе действовала на тех, кто ее не знал. В другое время казалась живой и веселой. И то и другое было притворством. Когда Китти просили принять участие в лицедействе, она, как полагала Шерр, «до смерти пугалась».

Свободомыслящая и эксцентричная Китти плохо подходила к чопорному и провинциальному высшему обществу Принстона. Один коллега Абрахама Пайса как-то сказал: «Если ты одиночка, то сойдешь там с ума. А если женат, то с ума сойдет твоя жена». Принстон сводил Китти с ума.

Оппенгеймеры не искали сближения с принстонским обществом. «Люди присылали им приглашения, но они никому не наносили визитов, — вспоминала Милдред Голдбергер. — Им почему-то никогда не было дела до этой части жизни Принстона, которая, по нашему опыту, представляла собой ее самую лучшую часть». У Голдбергеров возникла стойкая антипатия к Оппенгеймерам. Милдред вслух называла Китти «нечестивой» женщиной, полной «безотчетной злобы». Муж Милдред, физик Марвин Голдбергер, который потом станет ректором Калтеха, считал Роберта «чрезвычайно надменным и сложным человеком. Он был очень едок и высокомерен… а Китти и вовсе была невыносима».

Китти чувствовала себя в Принстоне, как тигрица в клетке. Когда местных жителей приглашали в дом Оппенгеймеров на ужин, они со временем усвоили, что на солидную еду нечего рассчитывать. Качество ужина напрямую зависело от настроения Китти. Роберт встречал гостей с кувшином своего знаменитого коктейля. «Мы сидели на кухне, — вспоминала Джеки Оппенгеймер, — пили и болтали, и никакой еды. Потом часов в десять вечера Китти жарила яичницу с чили — вот и вся закуска». Ни Роберт, ни Китти, казалось, никогда не бывали голодны. Однажды летним вечером они пригласили на ужин Пайса и помимо обычных мартини подали лишь чашку супа вишисуаз. Суп действительно был вкусный. Роберт и Китти «рассыпались в экстравагантных похвалах о его качестве». Однако никаких других блюд не последовало. Выждав приличествующее время, голодный Пайс вежливо извинился и поехал в Принстон, где купил два гамбургера.