Оракул с Уолл-стрит

Пока разговор продолжался, я заметил одного гостя, державшегося немного в стороне. Высокий худощавый мужчина лет пятидесяти с ястребиным профилем и пронзительными серыми глазами внимательно наблюдал за мной, изредка потягивая напиток из хрустального бокала. Поймав мой взгляд, он слегка кивнул, но не сделал попытки присоединиться к беседе.

— Кто тот джентльмен? — тихо спросил я у Фуллертона, когда выдалась минутка.

— А, это Генри Форбс, — Фуллертон понизил голос. — Один из самых влиятельных финансистов с Восточного побережья, хотя и не любит публичности. Особенно близок к Continental Trust.

При упоминании Continental Trust я внутренне напрягся, но сохранил нейтральное выражение лица. Эта компания снова и снова возникала в связи со смертью отца настоящего Уильяма Стерлинга.

Вскоре дворецкий объявил, что ужин подан, и общество переместилось в столовую, величественное помещение с длинным столом, сервированным на двадцать четыре персоны.

Столовое серебро с монограммами, тонкий фарфор, хрусталь, свечи в высоких канделябрах, все дышало роскошью и традицией.

— Мы с женой приобрели этот сервиз на аукционе в Лондоне, — с гордостью сообщил Фуллертон, заметив мой оценивающий взгляд. — Принадлежал когда-то младшей ветви Спенсеров.

Судя по расстановке карточек, меня посадили между женой Фуллертона, изящной дамой с жемчужным ожерельем, и самим Генри Форбсом. Явно неслучайное решение.

Ужин начался с консоме из фазана, за которым последовала запеченная форель под соусом из белого вина, затем филе-миньон с трюфелями. Несмотря на Сухой закон, на стол подавались прекрасные вина, представленные Фуллертоном как «особые домашние запасы».

Разговор за столом естественным образом вернулся к экономике и фондовому рынку, главным темам, интересующим собравшихся. Уитни, как и ожидалось, выступал главным оптимистом:

— Индекс Доу-Джонса к следующему лету достигнет пятисот пунктов, — уверенно заявил он, разрезая мясо. — Господа, мы живем в историческую эпоху. Новые технологии, автомобили, радио, электричество. Все это создает беспрецедентные возможности для роста. Старые экономические законы больше не действуют.

— Любопытное заявление, — заметил Дэвис. — Насколько я помню, в 1907 году перед «паникой банкиров» говорили нечто подобное.

— Времена изменились, — парировал Уитни. — Федеральная резервная система обеспечивает стабильность, которой не было раньше. Администрация Кулиджа создала идеальную среду для бизнеса. Никогда еще американский капитализм не был так силен!

— А что думает наш молодой финансовый провидец? — внезапно спросил сенатор Кларк, и все взгляды обратились ко мне.

Я отложил приборы, понимая, что это ключевой момент. Моя репутация в финансовом мире зависела от того, как я отвечу на этот вопрос.

Слишком пессимистичный прогноз отпугнет многих. Слишком оптимистичный противоречил бы моим знаниям о грядущем крахе.

— Американская экономика, безусловно, демонстрирует выдающуюся силу, — начал я, выбирая слова с осторожностью дипломата. — Новые технологии создают огромный потенциал роста. И все же, — я сделал паузу, — в текущей ситуации я вижу определенные признаки, напоминающие исторические прецеденты.

— Какие именно признаки? — спросил Форбс, впервые обратившись ко мне напрямую. Его голос был мягким, но пронзительным.

— Во-первых, беспрецедентный рост маржинальной торговли, — ответил я. — Сейчас более шестидесяти процентов акций покупаются с использованием заемных средств, часто при соотношении один к десяти. Во-вторых, растущий разрыв между фундаментальной стоимостью компаний и рыночной ценой их акций. И, наконец, общественная эйфория, когда даже люди без финансового образования вкладывают все сбережения в акции.

За столом воцарилась тишина. Я продолжил:

— Я не предсказываю немедленный крах, господа. Текущая тенденция вполне может продолжаться еще год или больше. Но инвестор, заботящийся о своем капитале, должен помнить о диверсификации и ликвидности. Лучше упустить часть возможной прибыли, чем потерять основной капитал.

— Мудрые слова для столь молодого человека, — медленно произнес Дэвис. — Я практически то же самое говорил своим клиентам на прошлой неделе.

— Осторожность, конечно, добродетель, — возразил Уитни, — но в текущей ситуации она может стоить огромной упущенной выгоды. Мы наблюдаем исторический момент американской экономики!

Дискуссия разгорелась с новой силой. Некоторые поддерживали мою осторожную позицию, другие считали ее слишком консервативной.

Но я заметил, что меня слушали с уважением. Даже те, кто не соглашался, признавали обоснованность аргументов.

Одна из женщин, элегантная брюнетка в вечернем платье цвета слоновой кости, представленная как миссис Ванесса Холбрук, спросила:

— А как вы оцениваете перспективы Radio Corporation of America, мистер Стерлинг? Мой брокер настаивает, что это лучшая инвестиция десятилетия.

Ну да, конечно, опять RCA. Одна из самых переоцененных акций конца 1920-х, превратившейся в символ рыночного безумия. Ее цена с 1921 по 1929 год выросла с одного доллара до пятисот семидесяти трех за акцию, а после краха рухнула до жалких десяти. Рыночная стоимость компании в сотни раз превышала ее реальные активы.

— RCA, безусловно, инновационная компания с огромным потенциалом, миссис Холбрук, — дипломатично начал я. — Радио — это революционная технология. Но текущая цена акций предполагает такой темп роста прибыли в будущем, который крайне сложно достичь даже самой успешной компании. Я бы рекомендовал фиксировать часть прибыли, особенно если у вас значительная позиция.

— Ересь! — шутливо воскликнул Уитни, но в его глазах мелькнуло что-то похожее на уважение. — Хотя должен признать, в вашей логике есть определенный смысл, молодой человек.

После десерта, изысканного крем-брюле с ванилью из Мадагаскара, дамы удалились в малую гостиную, а мужчин Фуллертон пригласил в бильярдную для «особого угощения».

Бильярдная представляла собой воплощение классического мужского клуба.

Темные дубовые панели, кожаные кресла, массивный стол для игры в центре комнаты. Портреты охотничьих сцен и скачек украшали стены, а в углу располагался бар с впечатляющей коллекцией алкоголя, редкость в эпоху Сухого закона.

— Двадцатипятилетний «Macallan», господа, — с гордостью объявил Фуллертон, разливая янтарную жидкость по хрустальным бокалам. — Привезен из Шотландии на прошлой неделе. Можно сказать, контрабандой, — он подмигнул, — но я предпочитаю термин «частный импорт».

По комнате разнесся одобрительный смех. Мне передали бокал, и я оценил глубокий, сложный аромат выдержанного виски.

В более интимной обстановке бильярдной тон разговоров заметно изменился. Если за ужином господствовали общие темы и дипломатичные формулировки, то здесь, под воздействием редкого скотча и сигарного дыма, мужчины говорили откровеннее.