Орбинавты

Консуэло показывала ему, как искать «потайные места» на теле женщины, как запоминать, где они находятся и как на каждое из них следует воздействовать. По ее словам, некоторые куртизанки Древней Греции довели искусство воздействия на особые точки до такой высоты, что могли довести мужчину до кульминации одним касанием пальца.

Консуэло учила его быть внимательным к словам, фразам и жестам женщины, к тому, как она откликается на его ласки, как меняется цвет ее кожи, извлекая из всего этого бесценные сведения о том, чего она от него ждет и в чем никогда не признается. Консуэло говорила о том, как чередовать знаки внимания со знаками равнодушия, когда демонстрировать свою страсть, а когда — скрывать ее.

— Обычно женщина разогревается медленнее, чем мужчина, — наставляла она благодарного ученика, проводя острым ноготком по его плечу, отчего в руке возникали тихие звенящие потоки. — Заставь ее поверить, что на земле не осталось ни одной женщины, кроме нее. Будь терпелив, дождись отклика. Вообрази, что вы два музыкальных инструмента, которым предназначено исполнить самое неповторимое и совершенное произведение. Вспомни, как звучит одна флейта, а как — две. Одна может лишь сыграть мелодию, а две создают гармонию. Не забывай о музыке, Алонсо!

— Боюсь, съелито,мне это сравнение не очень поможет, — признавался он. — Музыкант из меня никакой. А петь мне вообще надо запретить: все звуки получаются на одной и той же высоте.

— Если ты не владеешь голосом, это еще не означает, что ты не можешь получать удовольствия от музыки.

Как-то сам собой разговор сменил тему.

— Да, слушать музыку я люблю.

— Если бы ты научился играть на флейте простые мелодии по нотам, мы могли бы музицировать вместе. Флейта и лютня — замечательное сочетание.

И Алонсо, будучи полностью лишен музыкального слуха, стал брать у нее уроки флейты, потому что ей этого хотелось. В отличие от голоса, флейта прекрасно выдерживала правильную высоту звука, если пальцы зажимали нужные отверстия. Правда, от Алонсо требовалось не сбиваться со счета, но этому он научился быстро.

Хоть Алонсо и шутил, что в его случае флейту правильнее было бы назвать дудочкой, он вскоре убедился в том, насколько права Консуэло в своих рассуждениях о гармонии. Они сыграли вместе несколько весьма незамысловатых песенок, и тот быстро утомляющий ухо монотонный свист, который Алонсо удавалось извлечь из маленького деревянного инструмента, теперь, при поддержке искусных переборов и благозвучных аккордов лютневых струн, стал частью пусть и незамысловатого, но бесспорно музыкального действа.

— Так же и в любви, дорогой мой ненасытный вестгот, — говорила довольная Консуэло, откладывая лютню и забирая флейту из рук ученика. — Любовь — это дуэт.

Дни пролетали с непостижимой скоростью, Алонсо понимал, что его счастливая любовная одиссея приближается к неизбежному концу. Потребность в телесной близости была уже не такой сильной, как раньше. Иногда ему даже хотелось передышки. Но видеть Консуэло, слышать ее певучий голос, спорить с ней, делиться, обсуждать книги — как же мучительно будет лишиться всего этого! Мысль об этом доставляла ему почти телесное страдание. В то же время Алонсо со всей ясностью понимал, что покинет Саламанку, как только станет известно о падении Гранады. А это означало, что каждый новый день пребывания в раю над древним римским мостом был равносилен еще одному дню голодных мук для дорогих ему людей в родном городе.

Консуэло уже знала от Алонсо множество фактов его жизни. Понимая, как он беспокоится за деда, она пыталась его приободрить.

— Если в городе наступает голод, то последними его жертвами становится знать и богатые люди, так как они могли заранее позаботиться о припасах.

— Не думаю, — сомневался Алонсо, — что дед позаботился о припасах. К тому же во время голода нужна еще и охрана.

— Но ты говорил, что твой дед дружен с визирем эмира, — настаивала Консуэло. — Чего стоит дружба, если визирь бросил его в трудные времена?! Скорее всего, он позаботился о твоем деде.

Алонсо и самому приходили в голову такие мысли.

О Консуэло он знал, что она, как и он, была из рода мулади.Ее родной город, Альхама [41] , пал, когда ей было пятнадцать лет. Вся семья погибла, сама она была продана в рабство. Так бы и осталась невольницей до конца жизни, если бы ее не полюбил купивший ее хозяин, человек знатный и влиятельный. Он дал ей свободу, позаботился о том, чтобы она получила превосходное образование, купил для нее дом в Саламанке, окружил ее роскошью. Сначала Консуэло не хотела называть его имя, но потом призналась, что речь идет о доне Гутьерре де Карденасе, верховном казначее кастильской королевы и градоначальнике Толедо.

41

Альхама — город в эмирате Гранады. Перешел в руки христиан в 1482 году, в начале десятилетней войны, завершившейся взятием столицы эмирата.

— У него в Толедо большая семья, к тому же он постоянно сопровождает королеву в ее передвижениях по стране. У нас ведь нет постоянной столицы, как, скажем, у французов. А жаль. Мне кажется, Саламанка вполне соответствовала бы этой роли. — Консуэло сделала жест рукой, как бы обводя открывающуюся перед ними величественную панораму города, реки и моста.

Они часто совершали в эти дни длинные пешие прогулки. Иногда разговаривали, иногда подолгу молчали.

— И все же дон Гутьерре иногда находит время выбраться и навестить меня. После некоторых уговоров с моей стороны он даже согласился участвовать в литературном кружке. Остальные догадываются о его особой роли в моей жизни, но ни о чем не спрашивают.

— Как он относится к тому, что ты близка с другими мужчинами? — спросил Алонсо.

— Он предоставляет мне полную свободу. Разумеется, когда сам находится далеко. Но в те дни, когда он здесь, я ни с кем больше не вижусь. Думаю, он заслужил такое внимание от меня.

— Мне все равно это непонятно! — Алонсо придержал ее локоть. — Взять, к примеру, меня. Умом я тоже понимаю, что ты свободная женщина, не связанная ни браком, ни принятыми в обществе представлениями. И мне очень нравится в тебе эта свобода! Но как только я представлю себе, что ты занимаешься с другим мужчиной тем же, чем ты занимаешься со мной, что ты точно так же ласкаешь его и изучаешь его потайные места, — голос Алонсо становился все громче, и Консуэло смотрела на него так, будто впервые видит, — у меня все внутри сжимается! Такое чувство, словно кто-то вставляет внутрь меня кол! Эта картина настолько невыносима, что я немедленно пытаюсь перевести внимание на что-нибудь другое! И это я — человек, который познакомился с тобой совсем недавно. А как же дон Гутьерре, вырвавший тебя из неволи и обеспечивший эту твою безбедную жизнь и свободу?! У него больше, чем у меня, оснований ожидать от тебя полной преданности. Как же он может быть равнодушен к тому, что ты бываешь близкой с другими?

— Алонсо! — огорченно воскликнула Консуэло. — При всей своей хваленой наблюдательности и знании людей я даже не подозревала, что ты способен на ревность!

— Я и сам этого не подозревал. Я становлюсь ревнивцем, когда думаю, что потеряю тебя.

— Это потому, что ты думаешь, что обладаешь мной. — Она была очень расстроена. — Ведь если не обладаешь, то и о потере не думаешь. Что же до дона Гутьерре, то здесь все объясняется очень просто. Он настолько старше меня, что годится мне в деды. По сути, он и относится ко мне как к внучке.

Чуть-чуть поколебавшись, Консуэло внесла уточнение в сказанное:

— Ну, почти как к внучке. О других мужчинах мы с ним просто не разговариваем. Конечно, он все понимает, но не задает лишних вопросов, а я, со своей стороны, не испытываю его на терпимость. Быть может, в глубине души ему неприятно, что я не жду его месяцами, как верная жена ждет возвращения моряка из плавания. Дон Гутьерре прекрасно осознает, что я не могу позволить себе зависеть только от него одного. Хотя бы потому, что его внимание и щедрость не могут быть отданы одной лишь мне, ведь у него большая семья. К тому же никто не знает, сколько он еще проживет. Он стар и постоянно находится в центре придворных интриг, что отнюдь не безопасно для жизни и здоровья. Я не могу отказаться от внимания других богатых покровителей.