Орден Змей

Я огляделся. Справа на стене привычно висела цитата из «Евгения Онегина», вырезанная на дереве по заказу, вместе с таким же профилем поэта:

«Не мысля гордый свет забавить, Вниманье дружбы возлюбя, Хотел бы я тебе представить Залог достойнее тебя, Достойнее души прекрасной, Святой исполненной мечты, Поэзии живой и ясной, Высоких дум и простоты; Но так и быть — рукой пристрастной Прими собранье пестрых глав, Полусмешных, полупечальных, Простонародных, идеальных, Небрежный плод моих забав, Бессониц, легких вдохновений, Незрелых и увядших лет, Ума холодных наблюдений И сердца горестных замет».

Васька тоже вмешался в спор, пытаясь перевести его в более спокойное русло. Вера также растерянно оглядывалась, не зная, что же теперь предпринять. Потянув меня за рукав, она кивком указала на противоположную сторону лавки. На полу были следы разлитой жидкости, наклонившись, я увидел осколки стекла и какие-то крошки, еще дальше, в самом углу — наскоро заметенные осколки, чай, опять крошки.

Остальные были сильно увлечены спором, и Нерестов цитировал уже что-то воинственное («Враги мои, покамест я ни слова… И, кажется, мой быстрый гнев угас…»). Пододвинув к стойке один из ящиков, я встал на него и перегнулся через стойку — там, невидимый для посетителей, царил полный бардак. Похоже, руки до уборки не дошли.

Я еле увернулся от бутылки, которой с размаху пытался меня огреть бакалейщик. При этом он кричал:

— Мне бой знаком — люблю я звук мечей; От первых лет поклонник бранной славы, Люблю войны кровавые забавы, И смерти мысль мила душе моей.

Я свалился на пол, Васька с Генкой бросились на Нерестова, а Вера впустила лаявшего Митрофана. Всё произошло настолько быстро, что, когда я поднялся на ноги, мне пришлось только остановить пса, чтобы он не разорвал хозяина ренскового погреба. Друзья надежно удерживали мужчину, который не унимался:

«И снова боль в груди глубоко От любви».

— Заткните его кто-нибудь, — крикнул я, имея ввиду, что надо вставить Нерестову кляп в рот.

Но Генка понял по-своему и, пока никто не успел и глазом моргнуть, разбил бутылку вина о голову хозяина.

— Остановите уже этого садиста! — взмолился я. — Васька, входная дверь!

Дверь закрыли и оставили сторожить Митру.

— Вроде дышит, — Генка, как заправский врач, проверил пульс у Нерестова.

— Добивать не надо, — схватил Старик его руку, — Заморыш, правда, остановись уже.

— Что я, сумасшедший что ли? — возмутился тот.

— Дверь в погреб, — сказал я, попытавшись ее открыть, — закрыто.

— Ключи должны быть у стихоплета, — Старик по-хозяйски обшарил мужчину и действительно, на поясе висела солидная связка ключей.

Попытавшись открыть дверь, Васька перебирал ключ за ключом, но они не подходили.

— Дай сюда, — Заморыш выхватил ключи, осмотрел их, и с первой же попытки открыл дверь.

Внутри было темно и, найдя чудом уцелевшую в побоище лампу, я стал спускаться вниз, молясь, чтобы застать Шамона живым. У Нерестова явно поехала крыша, и что он сделал с нашим другом, оставалось только гадать. Впрочем, недолгий спуск окончился, потом следовали стеллажи с бутылками, а за ними… Когда я огляделся вокруг, то с трудом удержал в руках лампу, а вчерашний ужин — в животе. А вот Вере так не повезло, ее вывернуло наизнанку.

В дальнем краю ренскового погреба стояли полки и стеллажи, на которых рядком были сложены человеческие черепа и смотрели нас пустыми глазницами. Желтых и светлых оттенков, расставленные по размеру… В самом углу я заметил окровавленное тело и бросился к нему — это был Илья. В нерешительности остановился, но меня отодвинул Заморыш и тем же профессиональны движением приложил пальцы к шее. Мы замерли, ожидая самого худшего.

— Живой, — хрипло проговорил Генка, оглянувшись на нас и сжимая кулаки.

— Так, Зло, давай за врачом, ты быстрее всех бегаешь, — сказал Васька и перевел глаза на Барышню, — Вера, ищи любого полицейского и веди сюда. А я прослежу, чтобы Генка не убил Нерестова. Заморыш, сможешь помочь Шамону?

Мы стояли, глядя на Генку. Он сжимал и разжимал кулаки, потом глянул на раненого друга и проговорил:

— Да, я постараюсь.

Мы с Верой убежали. Когда на извозчике я привез городового врача Богдановича, оторвав его от помощи в больнице Силковых и Решаповых, около ренскового погреба уже толпились полицейские. Нас пропустили. Прошли мимо связанного Нерестова. «Собранье пестрых глав», — взгляд на мгновение остановился на цитате из Пушкина. Внизу лежал Шамон в окружении людей и черепов, уже в сознании, горели масляные лампы. Врач отогнал всех от истерзанного тела, лишь Генка остался рядом, помогая доктору.

Я смотрел на стонущего от боли Илью и на глаза наворачивались слезы. Порезы покрывали всё его тело. Часть из них были обработаны. Похоже, что Генка использовал водку из погреба для промывания ран. Полицейские во главе с Яковом Клоковым хотели вывести нас наружу, но мы не дались. В голове проносились мысли о том, что у Шамона теперь на всю жизнь останутся шрамы — на лице, на руках, везде.

Невольно вспомнились сны про мир Ормара, где целители могли бы справится с этими ранами за несколько минут, да и со шрамами тоже. Но то был другой, сказочный мир снов, где почти у всех людей мог проявиться тот или иной дар. Дар исцеления был преимущественно женский, но были также и целители-мужчины. Он возникал, когда человек получал какие-то раны. Все знали, что в этот момент можно попробовать представить, как происходит самоисцеление.

Если предрасположенность к дару исцеления у человека была, то именно на себе эта магия и проявлялась впервые. Зажегшись несуразной идеей, что вдруг у Ильи тоже есть такой дар, я еле дождался, пока врач закончит с другом. Богданович поднялся только через час, уставший, взмокший, и сказал, что Илью нужно вести в больницу, но жизни ничего не угрожает.

— Пожалуйста, на пять минут! — обратился к доктору и полицейским. — Мне нужно сказать что-то очень важное другу!

То ли мой тон был каким-то особенным, то ли все тоже хотели выдохнуть, прежде чем выносить стонущего больного наверх и допрашивать любителя Пушкина, но нашу компанию оставили с Шамоном. Я же зашептал ему в самое ухо, когда мы смогли, наконец, произнести слова утешения:

— Илья, слушай, помнишь, в мире Ормара есть целители. Для них такие раны — пустяки. Но я не о том. Вот как становятся целителем, — и я рассказал в подробностях всё, что знал про процесс инициации, — тебе всё равно терять нечего. Попробуй исцелиться, иначе шрамы останутся у тебя на всю жизнь.

Не знаю, слушал ли меня Илья и главное — прислушался ли ко мне, но я сделал то, что, как мне казалось тогда, был должен.

Когда Илью увезли в больницу, мы стояли перед Ренсковым погребом Нерестова и отходили от шока.

— Зло, зачем обнадежил его? — спросил Васька, а Генка с Барышней укоризненно посмотрели на меня.

— Я и сам точно не знаю, — ответил я, — просто показалось, что так хоть какой-то шанс есть. Может, совсем ничтожный, но всё же…

— Ветер по морю гуляет И кораблик подгоняет; Он бежит себе в волнах На раздутых парусах,

— неожиданно проговорила Вера, задумчиво качая головой.

— Чур меня! — выдвинул руки вперед Заморыш, но вдруг изменился в лице и испуганно посмотрел на меня. — Цыганенок в подвале!