Ордин-Нащокин. Опередивший время

Круговая порука, нерушимая сплоченность, покрывательство грехов друг друга — наследственные недуги управленческой элиты. Для борьбы с этими пороками было создано особое учреждение, в обязанности которого входили осуществление контроля, проверка исполнения, оценка поступающих к царю сведений. Поначалу в аппарат приказа Тайных дел входило всего лишь несколько особо доверенных, проверенных в подобных делах людей. Методы проверки подлинности сведений нарабатывались по мере того, как открывалась реальная картина исполнительской дисциплины, а истинная суть происходящего проступала в ходе специальных проверочных мероприятий или следственных действий. В поле зрения подьячих Тайного приказа вольно или невольно попадали факты, смысл которых относился к теневым сторонам государственной власти, затрагивал личность государя, его семьи и приближенных. Вопрос о том, насколько он, царь, убедителен в своей самодержавной роли — комплекс, неотступно преследовавший Алексея Михайловича. Это побуждало его выискивать подлинные свидетельства отношения к себе, а осведомленным об этой царской слабости подданным позволяло играть на этой не дававшей ему покоя струне.

Постепенно сфера ответственности приказа Тайных дел начала пополняться прежде не свойственными для него функциями. Политический сыск стал охватывать все слои общества, проникая в самые разные сферы бытия. Тогда в общественный обиход и была запущена словесная формула «государево слово и дело». Этой фразой подавался сигнал власти об имеющихся у объявляющего сведениях государственной важности. Оставлять эти заявления без внимания никто не имел права. В конечном счете нормой стали доносы, а с ними и клевета, с помощью которой многие обыватели стремились свести счеты со своими врагами. Наблюдая на протяжении девяти лет повседневную жизнь и атмосферу, которая складывалась вокруг царского двора, лекарь Алексея Михайловича, англичанин Коллинс, в своих мемуарах отмечает, насколько вредило государственным делам «густое облако доносчиков и бояр, которые направляют ко злу добрые намерения царя».

С течением времени этот приказ возвысился над всеми остальными и стал занимать особое положение в системе органов государственной власти. Туда стекались важные, нуждающиеся в проверке сведения, к тому же разнообразные поручения поступали непосредственно от самодержца. Эта структура замыкалась только на царя, действовала напрямую, минуя Боярскую думу, а ее сотрудники — подьячие и дьяки — оказывались в наиболее привилегированном положении по отношению к другим чиновникам. Из семнадцати ключевых приказов Тайный приобрел значение наиболее влиятельной властной структуры, а секретный характер сделал зависимыми от нее все другие органы власти, вовлеченные в управленческий процесс.

Позднейшие исследователи, исходя из того, что составляло реальное содержание деятельности этого ведомства, стали считать приказ Тайных дел прообразом службы государственной безопасности. В известной мере это соответствует действительности. Но на самом деле по характеру поступавших от царя поручений, по разнообразию функций Тайный приказ при Алексее Михайловиче порой подменял собой все другие исполнительные структуры, представлял собой прообраз верховной администрации, то есть по существу был одновременно управленческим, контролирующим и карающим органом.

Панорама деятельности приказа Тайных дел открывает, насколько бессистемным, сумбурным был тогдашний подход к государственным делам. Как ничто другое, она иллюстрирует особенности правления царствующей особы, не наделенной способностью к последовательной, планомерной, продуманной работе. Помимо актуальных вопросов, имеющих общегосударственное значение, особый смысл приобретали порой вопросы обыденной жизни людей с их предрассудками, мнительностью, подозрительностью. Когда в мае 1675 года до Алексея Михайловича дошли слухи о том, что «князь Куракин держит у себя в доме ведомую вориху, девку Феньку, слепую и ворожею», — последовало невообразимое. К расследованию ворожбы и ее возможных последствий были привлечены все, кто только мог иметь к этому отношение, включая самых влиятельных особ. Следствие вели бояре Одоевский, Матвеев, Долгоруков, начальствующие дьяки Сыскного и Тайного приказов, командование стрельцов. «Дело Феньки» приобрело невероятные масштабы, вовлекая все новых людей с упором на применение самых изощренных способов дознания. Оно распространилось и на тех, кто испытал на себе злокозненное влияние колдуньи. Бедную слепую старуху и того, кто с ней контактировал, пытали «всякими пытками накрепко». Даже смерть слепой Феньки не остановила всеобщего психоза.

Из уцелевшей части архива приказа Тайных дел впоследствии были извлечены и другие документы, проливающие свет на то, каким было русское общество той поры, как выражало разночинное население свое отношение к действительности, поскольку расследованию подвергались толки, доносы, нелестные высказывания в пьяном виде, как и «непригожие слова», произнесенные по недомыслию. Когда «слово и дело» касалось царя или его близкого окружения, ему незамедлительно давался ход и виновные карались весьма строго, независимо от тяжести их подлинных или мнимых проступков. «Неприличные слова» одним стоили жизни, других обрекали на пытки, выдержать которые было выше человеческих сил. В поле зрения секретной службы помимо свидетельств простодушия, недалекости ума, эмоциональных порывов оказывались и вполне здравые суждения, метившие «не в бровь, а в глаз». «Государь де молод и глуп, а глядит да все изо рта бояр, у Бориса Ивановича Морозова, да и у Ильи Даниловича Милославского. Они де всем владеют, и сам государь то ведает и знает, да молчит, черт де у него ум отнял», — следует из пыточного протокола от 17 января 1649 года. Эти мысли некоего Саввы Корепина о молодом государе стоили смельчаку жизни, и тем не менее число подобных дел множилось год от года. «Есть де и на великого государя виселица», — высказал в кабаке смоленский мещанин Михаил Ширшов. «Худ государь, что не заставит стрельцов с нами землю копать», — упрекнул в сердцах крестьянин Данило Марков. «Указал великий государь и бояре приговорили Илюшке Поршневу за то, что он говорил про него, великого государя, непристойные слова — вырезать язык и сослать с женой и тремя детьми в Сибирь и велено ту казнь учинить при многих людях». Дорого обошлось боярскому сыну Дмитрию Шмареву его бахвальство, когда, находясь в гостях у казака Семена Поплутаева и закинув ногу на стол, этот молодец изрек: «Уменя де нога лучше, чем у государя царя и великого князя Алексея Михайловича». Заступаясь за честь царских ног, Шмарева били кнутом и навечно сослали в Сибирь.

Приказ Тайных дел Алексея Михайловича вошел в историю практикой тотального сыска, контроля за умонастроениями людей, неадекватной реакцией власти на любые проявления инакомыслия. Он по-своему воздействовал на атмосферу царствования Алексея Михайловича. Нависая над всеми, приказ своей деятельностью лишь отчасти крепил государственную дисциплину и порядок, одновременно сковывая инициативу, разрушая то новое, позитивное, что кому-то могло показаться подозрительным. Усердие его чиновников, всюду искавших крамолу, нагоняло тревогу и страх как на подданных, так и на самого Алексея Михайловича.

Копившееся годами недовольство, глухой протест, пронизывающий как верхи, так и низы общества, вышли наружу лишь после смерти царя. Вступление на престол четырнадцатилетнего Федора Алексеевича было ознаменовано решительным отмежеванием от этого тягостного наследия отца. Первым государственным актом стало упразднение приказа Тайных дел. Когда Боярская дума в мае 1676 года единодушно проголосовала за это, последовали незамедлительный разгром канцелярии, уничтожение архива сыскных дел, из которого уцелела лишь небольшая часть…

Другим подобным актом государственного значения, предпринятым в январе 1682 года, незадолго до смерти болезненного царя, стало решение об упразднении местничества. Тогда были брошены в огонь, уничтожены все имеющиеся в наличии «столбовые» свитки, разрядные книги и записи. Собор духовенства, бояр, выборных придворных чинов единодушно приговорил: «Да погибнет в огне оное богоненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество и впредь — во веки веков».

Однако в пору царствования Алексея Михайловича мало что предвещало расставание Руси с этим средневековым наследием, сеющим разлад в межчеловеческом общении, в мироустройстве государственной жизни. Ущербные традиции местничества, вплетаясь во властный обиход, не только вносили все больший диссонанс в и без того сложное, путаное взаимодействие растущего числа управленческих структур, но и ломали множество судеб. В карьерное продвижение молодых представителей элиты вплетались неожиданности, особенно когда речь заходила о распределении ролей на государственной службе. Тянувшийся из прошлого шлейф отчуждения и раздоров отравлял межличностные отношения, нанося ущерб делу, создавая помехи на пути к целям реальной государственной важности. Возникающие от царствования к царствованию на этой почве конфликты все болезненнее сказывались на течении государственных дел, втягивая власть в длительные разборки. В ходе ведения боевых действий случалось так, что понесенный урон объяснялся не превосходством противника, а становился следствием непримиримых местнических амбиций военачальников, не проявлявших готовность к согласованным действиям.

По этому поводу уже знакомый нам барон Августин фон Мейерберг в своем описании «Путешествие в Московию» писал: «По Московскому обычаю, между военными начальниками принимаются в уважение род, а не опытность, и хотя бы храбрость и благоразумие провели кого-нибудь по всей степени долговременной военной службы до самой высшей, хотя бы он прославился тысячью побед над неприятелем; все же должен уступить какому-нибудь подвернувшемуся лентяю и трусу, которому достались познаменитее предки, и этот, чуть мерцающий собственным светом, затмевает его славное имя, как ни сияй ярко» [34] .

34

Мейерберг А. Указ. соч. С. 93.