Орленев
Шрифт:
ставил еще больше страдать, он только еще раз убедился в том,
какой властью обладает театр, если он касается «бремени стра¬
стей человеческих». Такого рода контакты и признания Орленев
ценил не меньше, чем массовый успех, потому что в толпе теря¬
лись лица, а здесь у каждого зрителя была своя судьба. Триумф
нарастал от спектакля к спектаклю и высшей точки достиг в со¬
седнем Полоцке, где «занавес упал под стоны и громовые руко¬
плескания».
Воодушевленный удачей, он поехал
увял. Никто из его близких не верил, что цензор изменит свое ре¬
шение, а трюк с подменой фамилии на столичной сцене пройти
не мог, он и в провинции вызывал уже подозрения, да и как
можно было долго скрывать такой обман. Особенно скептически
была настроена Назимова; она просто посмеялась над его просто¬
душием и детской мечтательностью, ничуть не убавившейся
с возрастом. Это был для него болезненный удар, и, обозлившись,
ои решил во что бы то ни стало уломать цензуру и тем доказать
свою деловитость. Как именно, он еще сказать не мог и пока не
знал, чем себя занять. Других ролей играть он не хотел, натуру
для Освальда с помощью своего друга, врача-психиатра, он оты¬
скал еще в прошлый приезд в Петербург, посещая больницы для
душевнобольных *. В конце концов он выбрал однажды уже ис¬
пытанный способ — добиться встречи с самим цензором и сыграть
на какой-либо его склонности или слабости. Именно сыграть!
Так несколько лет назад он добыл разрешение у цензора Со¬
ловьева для поездки в провинцию с «Царем Федором», подкупив
его своим интересом к итальянской истории и искусству. Игра
была довольно элементарная, но Соловьев клюнул, потому что
считал, что его призвание — писать книги о старой Италии, и
тем, у кого были общие с ним увлечения, не мог ни в чем отка¬
зать. Еще проще он обошел неподкупного Литвипова. Узнав, что
после самоубийства сына он пугается вида любого оружия, Орле¬
нев явился к нему на прием в состоянии хорошо наигранной исте¬
рии и сказал, что видит для себя два выхода: либо он сыграет
Освальда, роль которого целиком завладела его воображением,
* «В одной из лечебниц меня поразила фигура с пеповорачивающейся
головой — от невыносимой тупой боли в затылке. Конвульсивное подерги¬
вание лица при каждом повороте туловища оставляло непередаваемое впе¬
чатление от его мученического образа» 16.
либо пустит себе пулю в лоб, в доказательство чего выхватил из
кармана револьвер. Может быть, в ту минуту Орленев искрепне
поверил в возможность такого выбора, ведь он был актером
школы перевоплощения. Что же касается Литвинова, то у него не
было никаких сомнений в серьезности угрозы Орленева. Перепу¬
ганный цензор всполошился и разрешил актеру повсеместно иг¬
рать «Привидения» в переводе Набокова.
Скептики были по¬срамлены, и анекдот вошел в историю русского театра.
Седьмого января 1904 года в театре В. А. Неметти на Петер¬
бургской стороне состоялась премьера «Привидений», потом почти
весь январь (шестнадцать раз, с короткими промежутками) Орле-
пев играл Ибсена при переполненном зале, как когда-то во вре¬
мена «Царя Федора». Успех «Привидений» был шумный на раз¬
ных полюсах столицы — от студентов, живущих уроками и пе¬
реводами, до абонировавшей ложи родовитой знати, которой
почему-то приглянулся Ибсен. Время как бы вернулось вспять,
на несколько лет назад, и Петербург чествовал актера, репутация
которого померкла в годы его гастролерства. Даже те, кто посто¬
янно осуждал его неуравновешенную игру (на их взгляд, более
патологическую, чем психологическую), признавали, что в «При¬
видениях» он снова поднялся к вершинам своего искусства.
А Юрий Беляев писал в «Новом времени» о счастливой перемене,
происшедшей с актером: «Он весь как-то встряхнулся... Не было
и в помине той общей истерической распущенности», которая
в последнее время появилась в его ролях, сыгранных в провин¬
ции, неотработанных, хаотических; теперь он вышел на сцену
подтянувшийся, очистившийся17.
На афише орленевских «Привидений» было сказано, что
«пьеса поставлена по mise en scene Бургтеатра в Вене», что дало
повод Беляеву сравнить игру Орленева с игрой Кайнца, которого
петербургский критик незадолго до того видел. Зачем понадоби¬
лась актеру ссылка на венский источник? Для рекламы, для цен¬
зуры, для почтительности, как знак уважения к старшему со¬
временнику, опытом которого он воспользовался? Ответа на эти
вопросы мы не знаем, тем более что Татьяна Павлова, вспоминая
о своей совместной с Орленевым (правда, более поздней) поездке
в Вену, только вскользь упоминает о впечатлении, которое произ¬
вела на него игра Кайнца в «Привидениях». У Беляева полу¬
чается, что Орленев смотрел Кайнца еще до петербургской
премьеры, потому что некоторые черты общности у них были: кое-
чем он «возобновил» венские впечатления критика, и притом не
в ущерб себе. Австрийский актер играл Освальда с ослепительной
легкостью маэстро, для которого пе существует технических пре¬
град, хорошо «сознавая, что роль погнется под ним, а не он под
ролью». У Орленева был похожий рисунок, а трагедия другая:
«Освальд у пего был больнее, трогательнее, жалче, чем ужасный
призрак наследственности, показанный Кайнцем в неумолимом
законе трагедии».
Трудно сказать, кто из двух актеров в этом противоборстве