Орленев

лись (каждый прислал но пятьсот рублей), и, не зная куда ему

ехать раньше, он решил сперва вволю погулять в Италии. Гулял

он с такой удалью и размахом, что Назимова сбежала от него

в Россию, а он почему-то очутился в Вене, откуда с грехом по¬

полам добрался до Екатеринослава, поскольку оказалось, что та¬

мошний антрепренер первым выслал ему деньги.

Орленеву нравился такой веселый разгул и ничем не стеснен¬

ная свобода, но он платил за это дорогой ценой. Вот один из не¬

приятных аспектов его гастролерства. Со времен «Царя Федора»

все новые работы Орленева шумно обсуждались в газетах, у него

было много недоброжелателей, но даже те, кто плохо к нему от¬

носился, не проходили мимо его ролей. Теперь, в годы скитаний,

он сыграл гимназиста Алексея в пьесе Найденова «Дети Ваню¬

шина» и Актера в горьковском «На дне», и роли эти не вызвали

отклика, что, безотносительно к их удаче или неудаче, повергало

его в уныние. Злая ругань была ему гораздо слаще, чем глухое

молчание; из всех форм непризнания он считал самой худшей —

безразличие.

Еще обидней было, что Горький и Найденов, с которыми он был

так хорошо знаком, не откликнулись на его игру в их пьесах. Чи¬

татель, вероятно, помнит, что по совету Орленева и ссылаясь на

него Найденов обратился к Суворину с предложением поставить

его пьесу; премьера состоялась в Петербурге в Театре Литератур¬

но-художественного общества в декабре 1901 года, на несколько

дней раньше, чем в Москве у Корша. С тех пор прошло три чет¬

верти века, и «Дети Ванюшина» все еще держатся в нашем ре¬

пертуаре. Но в сценической истории пьесы, в эстафете сменяю¬

щихся актерских поколений игра Орленева не оставила сколько-

нибудь заметного следа.

В мемуарах он ссылается на такую деталь. У автора в первом

действии Алексей Ванюшин за утренним чаем, убедившись, что

никто не подглядывает, вынимает из кармана карточку неизвест¬

ной зрителю женщины, долго ее рассматривает, целует и потом

достает из ранца (как никак он гимназист!) карандаш и, вполго¬

лоса декламируя, записывает на оборотной стороне карточки

стихи, возможно, заимствованные в каком-нибудь «Чтеце-декла-

маторе». Орленев для большей экспрессии играл эту сцену по-

другому — он срывал с руки манжет и на нем торопливо, как бы

импровизируя и боясь упустить вдохновение, записывал те же

альбомпые стишки как дань своему чувству4.

Согласитесь, что эта деталь, какой бы психологический смысл

Орлеиев ей пи придавал, в масштабе всей роли, я уже не говорю

пьесы,— второстепенного значения. Между тем в истории вражды

и распада семьи Ванюшиных он видел трагедию, затронувшую

целый слой русского общества. И не случайно во время амери¬

канской поездки 1905—1906 годов говорил, что цель его гастро¬

лей — познакомить зрителей в Соединенных Штатах с классиче¬

скими пьесами мирового репертуара, которые им неизвестны или

малоизвестны, однако, прежде чем играть мировую классику, его

труппа должна выступить в отечественных пьесах, чтобы «заслу¬

жить репутацию национального русского театра» 5. И он сперва

играл «Детей Ванюшина», а потом «Привидения».

Искусство Найденова-психолога было близко Орленеву. Он

обратил внимание, например, на авторскую ремарку, относя¬

щуюся к Ванюшину-отцу: «В нем есть что-то подавляющее, гне¬

тущее, исключающее впечатление человека доброго и простого,

хотя этими качествами старик наделен природой в достаточной

степени». Иными словами, герой драмы не всегда таков, каким

кажется даже близким. По этому принципу многомерности Орле-

нев пытался построить и свою роль. Для этого ему надо было са¬

мому себе ответить — кто же такой Алексей Ванюшин, бунт ко¬

торого так связан с пороком. Чего хочет он, семнадцатилетний

юноша, ворующий деньги в отцовском доме, чтобы делать доро¬

гие подарки своей даме не очень строгих правил? Только удоволь¬

ствий? Нет, этот рано повзрослевший гимназист, своего рода хиппи

рубежа века, не соглашается жить по старозаветному закону куп¬

цов Ванюшиных, хотя и не бросает вызова обществу. Он ищет

свободы и спасения на стороне, уходит из семьи и, обосновавшись

в Петербурге в кругу студенческой молодежи, готовит себя к бу¬

дущему. К сожалению, эта обнадеживающая перемена происхо¬

дит за сценой, и зритель узнает о судьбе Алексея из его письма

к родным. Можно ему верить, а можно и не верить. . .

Сильный в изображении кризиса и неблагополучия старого

купеческого быта, Найденов для своего протестующего героя из¬

брал спасительную недомолвку. Орленев не стал ее расшифровы¬

вать, ему казалось, что в этом случае недоговоренность лучше

всякой тенденции. Иначе можно сфальшивить или слукавить.

И, пе меняя сочувственного отношения ко всей пьесе в целом, он

остался холоден к своей роли, в которой ие нашел новой художе¬

ственной задачи, способной зажечь его фантазию. Он выбрал уже

готовую и не раз служившую ему еще в коршевские времена мо¬

дель неврастеника-гимназиста — правда, с некоторой ретушью:

меньше болезненности, больше непринужденности. В черповых

вариантах мемуаров Орленева есть признание, касающееся луч¬

ших его ролей: «Я рассекал свою душу, но зато рассекал и душу

публики»6. Ничего похожего в «Детях Ванюшина» не произошло.

И у Орленева возникла мысль: не сыграть ли ему старика Ваню¬

шина, роль вне его данных, но, может быть, именно потому она