Орлиное гнездо

“Уж не изменить ли они собрались своему господину?” - подумал венгр, вгрызаясь в лепешку; несмотря на боль и страх, голод дал о себе знать.

Но даже если эти турки и изменят своим – для него самого это едва ли что-нибудь значит… Так или иначе, Давид Хорвати погибнет под пытками или от меча кого-нибудь из этих слуг шайтана, когда станет им бесполезен.

– У меня спина переломится, - пожаловался он, прежде чем ему опять сунули тряпку в рот; в ответ он получил такой подзатыльник, что в глазах потемнело.

– Ничего, не переломишься! – сказал главарь. – Ты еще не видел, как люди переламываются!

Он засмеялся. Хорвати, себя не помня от унижения и ненависти, попытался проклясть турка, но проклятье заглушил кляп; потом ему опять связали освобожденные руки и натянули на голову мешок. Боль в спине, приутихшая было, вспыхнула снова – да так, что Хорвати чуть не потерял сознание. Он заболтался за спиной у всадника, с помутившимися мыслями, превратившись в одно сплошное страдание; потом чувства его притупились. Он не потерял сознание, потому что все еще понимал, что его везут в Турцию, на юг, на муки; но связно мыслить больше не мог. Что-то велело ему беречь силы.

Еще несколько раз они останавливались – его кормили, позволяли справлять нужду… по тому, сколько раз останавливались на ночлег, пленник мог подсчитать дни. Хотя из мешка его даже во время ночевок не выпускали. Он должен был как можно меньше увидеть. Так значит, они думают, что он может вырваться на свободу?

Нет, едва ли – просто не хотят привлечь внимание…

Хорвати перестал считать дни и ночи после третьей длинной стоянки. За время сна его спина немного успокаивалась – но под конец ему даже сниться стало, что он уже в камере пыток, поджаривается на медленном огне. Однако ни подвижности, ни ясности ума его увечье не умалило: оно только должно было сделать его сговорчивей, когда за него возьмутся заплечные мастера. Но Хорвати не так много и знал. Ему даже неведомы были опознавательные знаки ордена, которыми руководствовались его товарищи, выбирая книги, - а что содержится в этих книгах, скоро станет известно пленившим его людям куда лучше, чем ему самому; он не знал также, зачем они были нужны Дракуле. Однако турки замучают его до смерти прежде, чем он их в этом убедит.

Потом они въехали в какой-то город – Хорвати понял это по тому, что слышал, как его победители переговариваются с городской стражей и предъявляют фирман*: сам он по-турецки понимал плохо, о чем очень пожалел. Но понял, что его захватили в самом деле большие люди.

Всадников пропустили через ворота, и никто даже не обеспокоился из-за мешка, привязанного за спиной у одного из турок, - хотя можно было догадаться, что там человек! Его победители заплатили городской страже хороший бакшиш, чтобы та закрыла глаза, – или пригрозили своим белым пашой? Или эти нехристи всегда так делают?

Хорвати попытался молиться – но католические молитвы он давно позабыл, а православные, затверженные поздно и наспех, на ум не шли. Он слышал, как вокруг ревут животные, бранятся чьи-то слуги или торговцы; жара стояла немилосердная, а обоняние мучили запахи разлагающегося изобилия – запахи переполненного чужим добром южного города, который извергает это добро в своем навозе, не в силах вместить. Один раз Хорвати чем-то сильно задели по ногам, словно бы воз с дынями, от аромата которых рот затопила слюна. Он услышал, как дыни соскочили на дорогу и запрыгали, раскалываясь; и услышал визгливую брань хозяина. Конечно, на человека в мешке этот торговец фруктами даже не взглянул.

Хорвати зажмурился, усердно молясь об окончании своих мук – даже худшем. И наконец кто-то наверху смилостивился: венгр ощутил, как его накрывает прохладная тень, а потом его сняли с коня и, схватив за плечи и за ноги, внесли в какой-то дом.

Его бросили на диван, а потом стащили мешок с головы. Выдернули кляп изо рта. Хорвати закашлялся, дернувшись, чтобы утереть губы, - и ощутив, как забытые веревки впиваются в связанные руки.

А потом руки ему распутали – и ноги тоже. Хорвати сел, вытаращив глаза от изумления, потом покачнулся и упал; потом его вздернули кверху силой и приставили к шее нож. Венгр зажмурился.

– Попытаешься бежать – умрешь, - сказал ему чернобородый красавец-главарь.

“Может, так было бы и лучше”, - подумал Хорвати. Но сил бежать у него не осталось, и даже сидел он едва. Руки и ноги были передавлены веревками до синяков и крови. Потом он услышал, как его хозяева о чем-то быстро и брезгливо переговариваются – брезгливо, потому что они то и дело посматривали на него. Потом главарь перевел, чего они хотели от пленного.

– Тебя вымоют, потому что ты запаршивел как свинья.

Хорвати рванулся было с дивана – но нож успокоил его; а потом венгр подумал, что и в самом деле запаршивел. Тело чесалось немилосердно, и даже платье на нем, казалось, истлело за время пути. Пусть его вымоют, это еще не смерть…

А когда его волокли под руки в другую комнату, где его уже ждал чан с горячей водой, Хорвати осенило. Его вымоют – значит, ему предстоит встреча с каким-то большим человеком! Едва ли палачи султана настолько разборчивы! Уж не сам ли это белый паша?

Хорвати почувствовал, что, несмотря на ожидавшую его участь, его уже не на шутку замучило любопытство – кто же такой этот странный турок. Или не турок. На службе у Мехмеда состояли люди всех кровей, смешавшихся на Балканах.

С венгра сорвали одежду – и он даже не успел ощутить стыд, как его толкнули в чан. Хорвати погрузился в воду с головой и вынырнул, отфыркиваясь, почти ошпаренный, едва не воя от боли в спине. Однако это была не опасная боль – но боль того рода, который помогает сломить волю.

Какой-то банщик долго мылил и оттирал его мочалкой, а венгр сидел, стараясь даже не смотреть на себя: он отощал за время пути как каторжник. Потом его схватили за волосы и, запрокинув голову, остригли бороду.

Потом Хорвати вытерли и дали одежду: длинную, до колен, рубаху и штаны. Теперь его почти не отличить было от турка – от раба, которого наказали голодом и отлупили в сарае за провинность… Только он светловолос, а эти чернявые…

Хотя и светловолосых и светлокожих, как христиане, среди этой сволочи хватает.

Его отвели назад, в ту комнату, где он лежал, и посадили обратно на диван. Хорвати постарался сесть прямо.

Чернобородый посмотрел на него и засмеялся.

– Не дергайся! Ты тут еще посидишь, пока большой человек из Эдирне не приедет на тебя посмотреть. Нам велено проследить, чтоб ты не сдох к его приезду.

– Ваш большой белый паша? – спросил Хорвати, попытавшись усмехнуться. В ответ он получил затрещину.

Венгр почти уверился, что так и есть.

Он хотел встать с дивана, но ему не дали: не успел Хорвати опомниться, как опять связали ноги. Нетуго, но так, чтобы он не смог никуда уйти.

– За окнами и у дверей стража, - предупредил его главарь. – Никуда не дергайся, если хочешь жить.

Венгр понимал, что это может быть лучшей смертью из всех, какие ему предложат; но уже не имел воли так рисковать. После купанья надежда на то, что он останется жив, окрепла.

Ему дали поесть, фруктов и хлеба, и выпить воды; потом Хорвати, еще раз оглядевшись в поисках выхода и удостоверившись, что бежать ему некуда, лег на диван. Он попытался осмыслить последние слова главаря – о том, что большой человек приедет из Эдирне. Конечно: пленника нельзя везти как есть через все турецкие города… и предметы, которые турки везут с собой, настолько важны, что большой белый паша сорвется с места и приедет сюда собственной особой…