Орлиное гнездо

Василика всхлипнула и придвинулась к Штефану; она уронила ему голову на плечо, а он обнял ее.

– Со мной говорила во сне государыня, - сказала Василика. – Опять. Она говорила, что советовалась с князем Владом… Господарь пытался перехватить книги, которые сохранялись в Трансильвании и предназначались для Андраши, - Дракула опередил посланцев Андраши, но задуманное не вышло: книги теперь у Адриана…

Глаза турка сузились.

– И едва ли он отдаст их Андраши, - процедил Штефан, схватившись за чисто выбритый подбородок. – Адриан никогда… Ему всегда было отвратительно такого рода чернокнижие, которое мило падшим католикам, вроде Андраши, и особенно обряды с женщинами.

Штефан посмотрел недоумевающей Василике в глаза и объяснил:

– Мой брат, хотя и крещен Дракулой, в душе куда больше мусульманин, чем я, и отвергает то значение, которое приписывается женщинам латинской церковью, – пусть католики и проклинают женщин куда чаще, чем мусульмане, они куда больше о них думают.

Василика помрачнела.

– Ну наконец-то ты сказал правду о своих сородичах.

– Это правда, но это не божия правда! – резко ответил уязвленный Штефан.

А потом вдруг Василика посмотрела на своего господина, широко раскрыв простодушные карие глаза.

– Так значит, предательство Адриана нам на руку?

– Может быть, - тихо сказал Штефан.

Василика подумала еще.

– А может быть, тебе попробовать… снестись с князем Дракулой? Признаться ему… в нашем положении… Ведь вы были друзьями! Князю должно мерзить то, что задумал Андраши, ведь он по духу православный! А Андраши ему враг – или станет врагом, когда Дракула про все узнает! Ведь князь сам мечтал о Царьграде!

– Если Дракула способен из своей позолоченной вышеградской клетки вершить дела в Трансильвании, он может немало, - согласился Штефан. – Однако мы не знаем, какие узы могут связывать его с Андраши.

– Ну так узнай, - сказала Василика после долгого молчания.

========== Глава 84 ==========

Николае не сказали, зачем его требуют в Вышеград - когда король уже оставил город и водворился в столице снова. Николае на самом деле нечасто был ему нужен – и уже почти в полной мере почувствовал себя нахлебником Корвинов, как жили многие венгерские дворяне, ничуть этим не тяготясь…

Но теперь за ним пришли несколько гвардейцев короля и приказали собираться и ехать в Вышеград немедля.

У Николае было на кого оставить сестрина сына – но и то ему вдруг стало очень страшно, что он может не вернуться к Раду, бросить его на венгров навсегда. Уж не арестовать ли его пришли за какие-нибудь старые грехи, совершенные еще в Валахии?

Но юноша укрепился и не показал виду посланным. Он только попросил их подождать, пока он соберет в дорогу вещи и даст наставления слугам…

Ему не препятствовали, когда он собирал дорожные сумки и оседлывал коня; ни когда он надевал доспех. Королевские посланцы спокойно угощались его вином, сидя у него во дворе. От такого сознания сердце Николае радостно взыграло – нет, едва ли его хотели упрятать в тюрьму: иначе солдаты с ним бы не церемонились, и уж никак не стали бы наливаться его вином.

Но Николае понимал, что его призывают неспроста: уже потому только, что его призывали.

Он крепко обнял и поцеловал племянника – и подумал о Корнеле, и зажмурился, стараясь отогнать мысли о настоящем отце Раду. Как будто самые мысли о витязе Дракулы могли повредить малышу.

Раду ничуть не испугал отъезд отчима – тот сказал, что скоро вернется. И отец, и мать уже говорили ему такое, прежде чем сгинуть навек: но в сыне проклятых жило то же чувство, что и во всех благословенных детях, - сознание небес. Он как будто не потерял своих родных – а имел не только их, а и весь мир, полный счастья…

Так и все дети, пока не пробудятся для страшной жизни.

Николае еще раз поцеловал и перекрестил мальчика – как Корнел давно, очень давно; а потом вышел к посланным короля и сказал, что он готов. Гвардейцы встали, не удостоив боярского сына никакими объяснениями; хотя были уже навеселе… Нет, преступников так не возят!

Гвардейцы сели на своих коней, и они выехали со двора. Николае сразу взяли в клещи – окружили, чтобы он не бежал; он на миг ужаснулся мысли, что за ним нашли какие-то грехи, которых он сам не мог упомнить. Но потом юноша взял себя в руки. Если такова его судьба – он умрет; а не судьба умереть, так никакая беда его не возьмет. Когда человек мог заботиться о себе лучше Бога?

Они ехали той же дорогой, что на княжескую свадьбу, - но тогда за Николае прибыл один только гонец, который не слишком за ним следил; сейчас за ним следило множество глаз, и хотя не все стражники были трезвы, но ему и шага в сторону не дали бы ступить. Николае укрепился в мысли, что он наконец-то понадобился для большого дела – в первый раз за всю жизнь.

Когда они прибыли в замок, боярского сына, не дав даже передохнуть, тотчас повели к княжеским покоям. Сердце юноши томительно сжималось. Он понадобился Дракуле! С благословения короля!.. Что же это может быть?

Он увидел в коридоре вместе с королевскими стражниками витязей Дракулы. Эти суровые мужчины вполголоса что-то сказали друг другу при виде его, как союзники; но Николае не расслышал их слов. Боярский сын невольно замедлил шаг – он запнулся о собственную ногу, когда подходил к дверям, за которыми Николае ожидал почетный пленник его величества короля.

– Идите, жупан, не бойтесь!

Один из венгерских солдат подтолкнул его латной перчаткой в такую же железную спину. Боярский сын окрысился при этом посягательстве:

– Еще чего!

Он гневно сжал губы и шагнул в комнату, готовый к чему угодно. Никто из этих католиков, из этих смердов не посмеет назвать его трусом!

В комнате неярко горел камин; на дубовом столе с резным закругленным краем лежала пара небрежно брошенных дамских перчаток, горела свеча и высилась стопка книг, прекрасно переплетенных, но потрепанных. Опущенная занавесь на окне погружала покой в полумрак, несмотря на ясный день, и Николае не сразу заметил в кресле у стола неподвижную женскую фигуру: сверкающий отделанный серебром пластрон, как броня, одевал грудь, сужаясь книзу и клином вонзаясь в пышную юбку ее платья. Он с робостью взглянул в лицо женщине: бледное, словно обескровленное, невидимые брови – омерзительная мода! – очень высокий лоб, на котором трепетали жемчужные капли. Светлые глаза венгерки смотрели пронзительно: даже не неприязненно – а так, что юношу озноб пробрал.

Боярский сын осознал, что перед ним княгиня, которой он забыл поклониться, - он видел ее лишь на свадьбе, и совсем забыл, какова она собой! Тогда он ее пожалел – подумать только!

Николае согнулся в поклоне. Когда он выпрямился, на тонких губах княгини появилась улыбка, и она едва заметно кивнула юноше. Он глубоко вздохнул и перекрестился, и с лица венгерки снова исчезла даже тень приязни.

Николае ощутил сильнейшую враждебность этой женщины – и вдруг подумал, что Илона Жилегай в родстве не только с самим королем, а и с многими венгерскими и трансильванскими семействами, прославившимися кровожадностью и чернокнижием. Падший католик в десять раз хуже падшего православного христианина…