Орлиное гнездо

Андраши навещал боярского сына по вечерам. Они ужинали вместе, и граф расспрашивал его о жизни так, точно они расстались только вчера. Между прочим, спросил, как поживает маленький воспитанник Николае, сын Иоаны…

Если справедливы были их догадки об Андраши – заговорить об этом было для него как коснуться незаживающей раны. Но Андраши вел себя так, точно и не было этой смерти, этого расставания.

“Он держит ее и никогда не отпустит, - вдруг подумал Николае с ужасом. – Он не может отпустить то, что однажды назвал своим”.

Николае не знал, говорил ли Андраши уже с Корнелом, другим вдовцом Иоаны… но не желал, не мог себе этого вообразить.

На прощанье во второй день Андраши сказал, что отошлет их в Стамбул завтра, снабдив бумагами.

========== Глава 87 ==========

Николае так и не поверил, что уезжает от Андраши, что хватка этого существа ослабла – пока дом в Эдирне не скрылся из виду. Ему даже вздохнулось сразу легче. Хотя могло статься, что он ехал навстречу горшей участи… но нет: никакой супостат, поджидающий впереди, не мог оказаться страшнее этого большого христианского паши и мнимого князя мира сего! С его любовью, которая была так сильна, что пожирала все, чего касалась!

“Любовь бывает страшнее ненависти, - вдруг подумал Николае. – Если Бог есть любовь, то на свете не может быть ничего страшнее любви…”

Как он не понимал этого раньше? Он словно не жил до того дня, как попал в руки Андраши! И тот словно заклеймил его своей печатью – пробудил к жизни, пробудил в нем что-то, что ужасало самого Николае.

Если служение ордену таково, как сегодня ощутил это Николае, - то не один Андраши, а все рыцари Дракона не люди, не могут быть людьми… Сколько от человека осталось в Корнеле? Он – мужицкий сын, сказал Андраши: значит, несмотря на бесчисленные свои грехи, на годы, омытые реками крови, намного более еще человек, еще христианин, чем высшие посвященные благородных кровей. Николае сам не знал, откуда пришли к нему такие мысли: но чувствовал, что они верны.

Николае поник головой, словно утомился скачкой на коне; но это просто морок обнял его голову. Он вдруг увидел перед собой, в непроглядной хмари, знакомые черты. До боли знакомые черты! Сестра, которую он совсем забыл!

– Ты человек только до тех пор, пока ты не пробудишься, маленький братец, - улыбаясь нечеловеческой улыбкой, прошептала Марина. Николае зажмурился и замотал головой.

– Нет-нет-нет, - прошептал он.

Марина склонилась к нему и подарила поцелуй смерти.

Николае ощутил, что его схватили за плечо, и встряхнулся; и узнал Корнела. Тот всматривался в него с тревогой.

– Ты задремал! – сказал витязь. – Смотри за собой!

Николае кивнул. Он все еще был полон ужаса перед образом Марины, какой она предстала ему… Где Марина сейчас? В аду, конечно, как все самоубийцы! И она звала, тянула его к себе!..

Ему захотелось броситься в сильные объятия Корнела, взмолиться о защите – но это была такая напасть, которую каждый человек встречал один на один. Николае стиснул зубы и, сотворив короткую молитву, попытался взбодриться. Ему это почти удалось.

По пути Николае стало полегче – мир опять прояснился и расцветился красками, тьма, казалось, потеряла над ним свою власть. Николае был даже рад турецкой жизни, потому что этот безбрежный и беззаконный человеческий рынок не давал ему дремать.

Когда они взошли на борт корабля с каким-то старинным греческим названием, Николае стал у борта, хотя никогда прежде не видел моря и не был знаком с его опасностями. Он бы выпал за борт – и утонул раньше, чем его хватились бы, пусть и умел плавать: на боярском сыне был тяжелый доспех, а от качки, от зыби и блескучей ряби, волновавшей воду, его тошнило.

Корнел стал рядом с ним – и не показывал никакой слабости, хотя тоже никогда раньше в море не выходил.

– Она зовет… Вода, - сказал ему Николае, взглянув на сумрачного витязя. – Ты не чувствуешь?

– Чувствую, - сказал Корнел. – Вода – она как женщина…

Безбрежна и необорима порою казалась женщина – вода, женщина – тьма, бездна; но женщина-свет, женщина-власть могли быть еще ужасней.

Николае и Корнел обняли друг друга за плечи, готовясь вместе встретить свою неотвратимую судьбу.

Судьба была благосклонна к валашским витязям и на море – однажды им показалось что-то вроде пиратского судна, и корабельщики даже приготовились принимать удар; но никто на них не напал. А Корнел, казалось, даже жалел, что они разминулись с чужим кораблем, – ему хотелось куда-то излить свою злость. Этот молчаливый сильный человек не мог быть долго без врага, без борьбы, - и сражался телом, хотя наступало время воинов духа, таких, как Бела Андраши.

– Может быть, скоро и придется сразиться как следует, - сказал ему Николае. Корнел сурово засмеялся, глядя, как исчезают за горизонтом белые паруса.

– Может быть, братец!

Когда перед ними встал Царьград, Корнел был на палубе – как и Николае. Они повидали побольше Василики, но и то были восхищены, изумлены.

– Почти такой, как мне мечталось, - сказал Корнел боярскому сыну. – А ты – что думаешь? – спросил он, кивнув на купол Святой Софии, по-прежнему царствовавшей над Константинополем и его завоевателями, несмотря на вонзавшиеся в небо иглы минаретов.

– Я думаю, что изнутри все оказывается не такое, как снаружи, - со вздохом ответил Николае. Корнел усмехнулся.

– А я думаю, братец, что Господь нам заповедал все любить, какое бы оно ни было, - отозвался витязь.

– Стало быть, и врагов ты любишь, когда бьешь? – спросил Николае.

Он никогда не мог этого понять – хотя Христос этому учил…

– И когда бью, люблю, - сказал Корнел, глядя на него своими черными глазами. Он вдруг улыбнулся. – Когда бью, особенно люблю.

Николае, глядя на товарища с ужасом и восхищением сразу, подумал, что, пожалуй, узнал его в этот миг лучше, чем за все годы, что они провели вместе.

Когда они сошли на берег, Николае сразу стал осматриваться. Его удивило немало открытых женских лиц – хотя одевались гречанки и здешние турчанки все больше в темные, монашеские цвета.

– Здесь и христианские церкви, я слышал, еще есть, - сказал он Корнелу.

– Все уже не то, - сумрачно ответил витязь.

Несмотря на восторг, испытанный в море при виде Царьграда, Корнела больше не радовали новые лица, краски, красоты: он смотрел по сторонам как человек, отживший свое и ведомый только долгом. А Николае, усмотрев вдали, среди перистых кипарисов, светлые и еще величественные руины Буколеона, задумался, каковы могли быть последние императоры. Наверное, чем-то похожи на Андраши – изощренные жестокие умы и, после пьянящей сладости власти, всегда полынная горечь обреченности на языке. Но у этих людей, за этими людьми, не было той силы, что у Андраши.

Тот когда-то божился, что он по отцу валашский князь, потомок Дана, – но теперь Николае уже нисколько в это не верил. Однако у Андраши должен был быть славный отец: чтобы породить такого сына.

Они шагали между увитыми виноградом плетнями, белыми глухими стенами – Царьград, однако, немало напоминал Эдирне. Бедно одетая стройная девушка с корзиной на голове, на которую было небрежно наброшено ветхое голубое покрывало, прошла мимо – и, встретившись взглядом с Николае, вдруг улыбнулась ему и поклонилась, поприветствовав валаха на своем красивом непонятном языке.