Ортодокс или запретная любовь дочери премьера

– Да, сволочь!
– отреагировал премьер на усмешку жены.

– Ты бы так, разумеется, не поступил, - вдруг вырвалось у нее.
– Даже, если бы я была не против. Ты бы нашел причину не поехать.

Премьера поразили не столько слова, сколько выражение лица жены: насмешливо - злое, почти враждебное.

– Нет, ваш Андрей - не щенок, - проговорил он сквозь зубы.
– Он гипнотизирующий удав или кобра что ли, кто там из них гипнотизирует.

Она хотела было сказать ему, что ни одна змея не обладает даром гипноза, они все слепы и реагируют лишь на движение, животные это знают и замирают, боясь пошевелиться, создавая впечатление гипноза. Он всегда поражал ее своей неграмотностью, потому что за всю свою жизнь не прочитал ни одной художественной книги. Читал только те, что имели отношение к его учебе и работе. Она шутила, что он не дочитал "Глупого мышонка" до конца и не имеет представления, кто съел мышонка. Он редко готовил сам свои выступления, чаще за него писали другие, он лишь основательно их выучивал, чуть ли ни наизусть. Когда же ему надо было срочно выступать, он прибегал к ее помощи, как к словарю. Чаще всего, чтобы ускорить и улучшить текст, писала она, расспрашивая, что от него требуется сказать. И всегда умоляла его не пороть отсебятину, над которой будет издеваться вся страна. Когда он был Президентом, она очень болезненно воспринимала критику в его адрес, считая ее распространяемой недругами России. Но как-то само собой она стала подозревать и все более убеждаться, что хвалили его как раз прозападники, сами все как один являвшиеся врагами России, а не принимали его люди, искренне болеющие за судьбу страны и народа. Так уж уложилось в ее голове, что образцом первых являлся Анатолий Чубайс, кого она невзлюбила с первого взгляда за его безграничную наглость и беспардонность. Его абсолютно не задевало, что он был для народа самым ненавистным политиком России, и, как ей казалось, даже гордился этим. Лично она не любила его больше всего за его нескрываемую русофобию. А она была русской патриоткой и, вычитав как-то, что Чубайс люто ненавидит и хочет порвать на куски Достоевского за "его мысли, что русский народ - народ особый, богоизбранный", она не сдержалась и спросила его:

– Вы, разумеется, считаете богоизбранными своих евреев?

Они сидели за столом, и муж с такой силой наступил своим пудовым ботинком на ее ногу, что она скривилась от боли, и эта ее гримаса была воспринято, как окраска вопроса. В первый и последний раз она увидела растерянность на лице Чубайса, быстро сменившуюся самоуверенной кривой ухмылкой:

– А вы в этом сомневаетесь? Да, я так не считаю, я в этом убежден.

Муж опять наступил на ногу, правда, не так болезненно, и она уже без гримасы, а с трудом давшейся улыбкой проговорила:

– Останемся каждый при своем мнении.

С тех давних пор они больше никогда не разговаривали друг с другом, лишь раскланивались.

А образцом патриота России для нее был Владимир Сергеевич Бушин, ныне живущий гениальный литературный критик и публицист, помимо этого еще и фельетонист, писатель и поэт. Впервые она обратила внимание на него из-за критики мужа. И не могла оторваться, потому что не нашла ни единого слова лжи. Все то, за что критиковал Бушин мужа на посту Президента, она прекрасно знала и могла бы многократно дополнить. Вот только до Бушина она считала все это допустимым для людей правящего круга, критик же своим особым языком народного судьи сумел показать их гниль и мерзость. Однажды она попыталась покритиковать мужа за частое, ни к селу, ни к городу, употребление иностранных слов вместо всем понятных русских, он вдруг разозлился и велел меньше читать о нем в интернете.

Естественно, она не могла не обратить внимание на справедливость высказанных Андреем мужу обвинений в глупости его высказываний и афоризмов.

И все же в этот раз она сказала ему, что ни кобра и ни какая другая змея никого не гипнотизирует, и стала объяснять, откуда взялось такое мнение, но не договорила, увидев его отсутствующий взгляд. Такой взгляд у него был, когда он уходил в себя.

Она оказалась права. Премьером опять овладела мысль в продолжение уже мелькавшей: там от сопляка можно избавиться под видом убийства во время боя. Не важно, что выстрел будет в спину, он мог и обернуться. Но кто это сделает? Если Артур не подходит, то кто? Озадачу его - пусть думает.

Глава четвертая

И после похорон ребята ночевали в клубе - надо было проветрить дом и сделать перестановку для них. Аня жила на окраине Донецка в пятиэтажке, и дом отца был для ее семьи дачей, куда они ездили в выходные дни, а летом фактически там жили. У ополчения не хватало удобных казарм для бойцов, и дом деда пригодится для ребят.

В Донецк они поехали на второй после похорон день. Захарченко был на передовой, и с ними говорил его помощник по кадрам, представившийся не позывным, а Степаном Матвеевичем, явно не военной выправки мужчина лет пятидесяти с усами Тараса Бульбы. Из разговора с ним они узнали, что он бывший шахтер и после войны мечтает вернуться на шахту. Первым делом он поинтересовался, сколько им лет и, услышав, что им еще нет двадцати пяти, поведал, что в республике строгий порядок: зачислять в ополчение добровольцев исключительно старше этого возраста. На похоронах деда он не был, но знал, кем являлся убитым Андрей, и стал расспрашивать всех троих об их семейном положении. Уточнив, что у Андрея и Валеры регистрация брака намечена через три недели, а Виктор надумал жениться на внучке деда Андрея, Степан Матвеевич повелел им вернуться домой, наладить семейную жизнь, а сюда прибыть в случае острой заварухи. Расстроенные лица ребят его смягчили, и, учитывая их знакомство с Захарченко, он разрешил им начать проходить месячную стажировку в ротах в соответствии с их военной специализацией: Виктору в ракетной роте, Валере - в бронетанковой, а десантнику Андрею - скорее всего в спецназе, либо в разведке, - а главное, не опоздать на свадьбы и вернуться по вызову женатыми для продолжения стажировки. Андрей попросил Степана Матвеевича направить его в роту Федора, где также служил его двоюродный брат Николай.

– Кольке тоже еще нет двадцати пяти, а уже два года воюет. Ему, значит, можно мстить за дедушку и бабушку, а мне нельзя?
– возмутился он.
– Если вы опасаетесь за мою жизнь, так они все сделают, чтобы ее мне сохранить. Да и ребята приехали со мной, узнав про смерть дедушки и бабушки. Им у дяди Феди тоже найдется дело.

Степан Матвеевич выпятил потрескавшиеся губы, закрыв ноздри усами, почесал редковолосый затылок, постучал пальцем по столу, оглядел всех троих и махнул рукой.

– А, так тому и быть. Запишу я вас к Федору, то есть к Фиделю, всех троих. Но предупрежу его строго- настрого, никаких боев, только стажировка. Бои от вас никуда не денутся, когда повзрослеете. Эта война продлится еще не знамо сколько. Без России мы укров не скоро одолеем. Еще навоюетесь. А Александру Владимировичу я объясню. Он поймет.

На том и порешили. Узнав, что они собираются жить в доме деда, Степан Матвеевич предложил Валере, как мастеру по ремонту машин, если им нужна еще одна машина, выбрать на свалке наиболее уцелевший автомобиль и довести его до ума за счет других машин.

На свалку они поехали втроем. Андрей, как мог, помог Валере и Виктору подобрать и собрать автомобиль на основе неплохо сохранившегося внешне такого же Форда, даже одинакового цвета.

В девять утра позвонил Николай и велел ехать к ним, описав дорогу. Встретивший их в километре от расположения роты он показал им подбитую вражескую технику, заметив, что для Валеры найдется много работы, а Виктору показал хорошо замаскированную артиллерию. - Но больше всех работы будет у тебя как разведчика, - успокоил он Андрея.
– Будешь оповещать нас о наступлении укров.

Федор им очень обрадовался: и тому, что Андрей, которого он знал чуть ли ни с пеленок, будет под его присмотром, и мастеру по танкам и бронемашинам Валере, и ракетчику Виктору. Разговаривали они в доме, превращенному, помимо штаба, также в уголок отдыха. Андрей обратил внимание на отсутствие стенгазеты, боевых листков и даже плакатов и попросил Колю свозить его в магазин канцтоваров. Там он накупил на имевшиеся у него деньги ватмана, авторучек, карандашей, акварельной краски и других принадлежностей, необходимых для преобразования уголка отдыха в красный уголок. Стенгазету он по согласованию с Федором назвал "За нашу победу!". К его радости, Коля настроил в айфоне интернет, что во многом помогло решить вопрос с добычей материала не только для газеты, но и для плакатов и боевых листков. К тому же среди бойцов роты нашелся очень толковый художник Костя. Плохо, что интернет работал с перебоями, как и все в Донецке. И все же уже на третий день Андрей вывесил стенгазету, вложив в нее все лучшее из своего армейского опыта с добавлением местной специфики и непрекращающихся боев. Помимо стандартных страниц: памятные исторические военные события в Донбассе и Крыму, воинский долг и дисциплина, солдатский юмор, литературная страница, - Андрей внес в газету рубрики "Наши герои" и "Вечная им память и слава". Кроме газеты, он заметно украсил штаб и комнату отдыха стандартными и самодельными плакатами. Он получил неописуемое удовлетворение, видя на суровых усталых небритых лицах бойцов почти детский интерес к материалу, улыбки и даже смех от карикатур и юмора. Не меньше его радовался Костя, молодой шахтер, неожиданно обнаруживший в себе дар художника карикатуриста и импровизатора.

Так же, как и в армии, работа над стенгазетой нисколько не влияла на стажировку Андрея. Несмотря на то, что он был единственным ополченцем, отслужившим в подразделении разведки ВДВ, то, с чем он столкнулся здесь, оказалось для него новым и более интересным из-за непредсказуемости и нестандартности ситуации на линии разграничения противоборствующих сторон. В ВДВ, на его взгляд, было проще: разведка выслеживает противника, на основе ее данных артиллерия наносит по нему огненный шквал, после этого выбрасывается штурмовой десант при необходимости с техникой. А здесь основная задача разведки заключалась в том, чтобы не упустить момент внезапности нападения укров. Помимо этого разведчики выведывают о противнике все, вплоть до солдата и танка. Самое неприятное для здешнего разведчика то, что его данные тотчас не используются для уничтожения укров из-за строгого соблюдения повстанцами минских соглашений. А те видели эти соглашения в гробу и наступали и обстреливали территорию обеих республик, когда им вздумается. А так как думали они об уничтожении республик непрестанно, то и выпускали снаряды и мины в мирных жителей и пытались прорваться то здесь, то там почти ежедневно.

Пришедшая с работы Полина, увидев на столе открытую стеклянную банку соленых огурцов, окинула подозрительным взглядом стоявшую у газовой плиты Катю, переодетую после института в свободное ситцевое в осенних листьях платье и, не увидев никаких изменений в фигуре, тут же забыла о банке. Но, когда Катя после кофе вдруг достала из банки маленький с ее мизинец огурчик и захрустела им, Полина поинтересовалась, словно невзначай:

– Что это тебя после сладкого к соленому потянуло?