Осада Чигирина

– Люди! Не бойтесь. Идите сюда, никто вас не тронет, – крикнул Юрась, хриплым голосом, слегка приподнимаясь в стременах.

Он с тоской смотрел на нехитрый скарб, в телегах, нескольких, тощих коров, овец, привязанных к телегам, голодных, исхудавших лошадей. В эти мгновенья ему стало жаль людей, и он вспомнил отца, учившего его совершенно другим житейским премудростям. Старший брат, Тимоша, рано погиб, отличаясь умом и храбростью. Уже в семнадцать лет он командовал Чигиринской казачьей сотней, затем водил в поход целое войско.

Люди молчали и не шевелились. Тогда из-за спины Юрася выехал офицер, и закричал.

– Ясновельможный гетман будет говорить. Все сюда. Немедленно!

Люди с недоверием в глазах, окружили Юрася, разглядывая изысканный наряд гетмана, и причудливые перья страуса. Мальчишки тыкали пальцами в саблю, сверкающую на солнце, и, прячась за спины родителей, исподтишка выглядывали, и снова глазели, с восхищением и завистью.

– Люди, оставайтесь на хуторе Благодатном, живите и радуйтесь! Хватит бедовать и гнуть свои спины на богохульника Самойловича. Власть свою я получил от турецкого султана, Магомета, и теперь вся Правобережная Украина будет жить припеваючи. Самойловича я одолею, рано или поздно, и притащу на аркане, чтобы судить перед всем народом. Теперь ни польские паны, ни царские воеводы не посмеют сюда сунуться. Я сын Богдана Хмельницкого, князь и гетман всей Украины. Мой отец освободил народ из ляшской неволи, и я продолжу его славное дело. Только если кто-то не подчинится, мне, либо моим людям, будет немедленно казнён. Всем понятно?

Иван стоял ближе всех к гетману и косился на молодого офицера. Тот держал правую руку на сабле, и мог в любой момент выхватить и ударить.

– Кто здесь за старшего? – спросил строгим тоном Юрась.

– Люди мне доверяют, ясновельможный пан, – ответил Иван, и снова поклонился.

– Кто ты такой?

– Свиридло, Иван, пан гетман.

– Так вот, Иван, приеду через неделю, и если уйдёте, с Благодатного, либо будете сопротивляться, моим указам, и не платить дань, прикажу татарам схватить женщин и детей. Уразумел?

– Ваша вельможность, как не уразуметь? Только если татары нагрянут? Кто нас защитит? У нас старики, да детки малые. Оружия нет. Ты же не станешь им препятствовать? Мы давно в пути, и видели своими глазами, как огромные сёла и города, превратились в пустыни. Люди бегут, кто куда, чтобы спасти свои жизни. Живут в землянках, пещерах, лесах, питаясь кореньями, желудями, боясь татар.

Юрась задумался и что-то прошептал офицеру. В ответ тот понимающе кивнул и сказал: Иван, сам подумай, зачем союзникам пана гетмана, разорять деревни, убивать людей, или забирать в рабство? Пан гетман здесь для того, чтобы освободить Украину, вернуть людям то, что у них забрали. Поэтому селитесь в домах, обживайтесь, и не бойтесь. Кто хочет работать у пана гетмана в замке? Нужны две женщины, ну?

Офицер направил лошадь к телегам пристально всматриваясь в лица. Иван замер, и сжал кулаки.

– Вот ты и ты, – крикнул офицер, указывая пальцем на жену Ивана, и вторую молодую женщину.

Мария упала на колени перед офицером и заголосила.

– У меня две дочки, малые. Кто за ними присмотрит?

Иван подошёл к телеге и обнял прильнувших к нему девочек.

– Это моя жена, пан офицер, и дети.

Он поднял с земли заплаканную Марию, и усадил на телегу.

– Значит, покажи, кто вместо твоей жены, будет работать у пана гетмана?

Иван пожал плечами и покосился по сторонам.

– Чёрт с тобой, Иван, я приеду через неделю. И спрошу с тебя, если никто не согласится работать в замке.

Он повернул коня и поехал к Хмельницкому. Тот скривился, выслушивая помощника, и поднял вверх правую руку.

– Ждите через неделю, моего помощника, – закричал Юрась, и вывел свой отряд на обратную дорогу.

В плену. Порта.

Уже больше недели закованные в кандалы люди шли по пыльным и пустынным дорогам. Ефим Стародубцев с тоской и болью в сердце глядел на разорённые сёла, города, пытаясь понять, когда это всё закончится, и сможет или нет Украина освободиться от гнёта и рабства.

Дорога поднималась в гору, и Ефим рядом с такими же, голодными, измотанными людьми, чувствовал себя опустошённым, разбитым. Кандалы до крови натёрли ноги, и он старался идти шаг в шаг, за такими же, как сам бедолагами, не давая сильно натягиваться цепи. Хотелось пить и есть, и пересохшие до крови губы, потрескались от горячего солнца.

Шум от цепей разносился по округе, пугая животных, и заставляя людей прятаться от многочисленного отряда чамбул*, сопровождающего рабов. Камни впивались острыми краями в подошву, старых сапог, с лёгкостью пробивая, принося муки и страдания. Большинство шли босиком, ругались на разный манер, когда бились пальцами, об камни, или загоняли от сорняковой травы, в пятки, острые занозы. Утром их напоили ключевой водой, и дали по пару ложек пресной каши. Невольники дрались не на жизнь, а на смерть, за каждую, лишнюю ложку, пытаясь отобрать у товарища, и набить свой желудок. Ефим с омерзением глазел на таких, и пару раз делился сухой лепёшкой, с горемыками. Кого только не было среди рабов, поляки, болгары, русские, немцы, казаки. Кто-то угодил в плен на поле боя, других купили на невольничьем рынке, третьи сами сдались в плен, понимая, что лучше остаться жить, чем болтаться на верёвке у татар.

Все узники шли с опущенными головами, обессиленные и тощие. Про бегство никто не говорил, ни днём, ни ночью. На привалах, когда горели костры, и можно было поспать.

Тех, кто в дороге не выдерживал и падал на землю, без чувств, теряя сознание, турки добивали, потом привязывали к лошадям и тащили к скалам. Затем трупы бросали в глубокие ущелья, где ими могли полакомиться дикие звери. К вечеру длинная вереница рабов остановилась на ночлег. В широкой долине вспыхнули костры, и измотанные люди могли отдохнуть до утра. Татары, словно шакалы, сновали между рабами, прикрикивая, и стегая непокорных. Ефим упал на траву, и не шевелился. Ныли раны на ногах, и болела от раскалённого солнца голова. Открыл он глаза, когда невольники развели костёр, и поставили варить похлёбку.

– А ты, парень, как угодил в полон? – спросил старый, худой, казак.

Глаза его блестели, отражая свет мерцающих звёзд. Он сидел сбоку от костра, поджимая ноги, сторонясь остальных невольников.

– Задремал, возле речки. И вдруг сильный удар в живот. Глаза открываю, стоят турки, и смеются.

– Спать любишь?

– Да нет, выбился из сил, когда реку переплывал, и решил прилечь.

О том, что он защищал Чигирин, Ефим решил промолчать. Мало ли кто это такой.

– Так и взяли тебя татары? Спросонья? Тёпленьким?

Старик усмехнулся и разгладил пышные усы.

– Не взяли. Как же. Я вскочил на ноги, и дал одному кулаком в живот, второму, между ног, и дёру, к камышам.

– Ух ты, какой прыткий. Не побоялся?

– Чего их бояться. Я-то думал, что татар двое. И ошибся. В камышах на меня ещё двое набросились, и давай нагайками стегать. Чуть до смерти не забили. Потом связали, и отвезли в деревню. Там бросили в погреб, и два дня продержали. Так и оказался в кандалах. Ефимом Стародубцевым зовут, а ты, кем будешь, добрый человек?

– Кондрат. Годков немало, сам видишь. Родом с Чернигова.

– Давно были в родных краях?

– Давно. Я уже бывал в плену, в Едикуле, один раз, и бежал. И вот, второй раз заковали. Чтоб им пусто было. Ты, Ефим, не сильно языком болтай. Он, как известно без костей. А люди здесь разные. Больше присматривайся, да слушай. Парень ты молодой, и как бы беду не накликал, на буйную головушку.

– Так тут же все, такие как мы, Кондрат. Голые и босые. Чего бояться?

– Тише, тише, не голоси, как баба в хлеву. Видишь, турки не спят. И эти тоже, горемычные.