Осада, или Шахматы со смертью

— И что же новенького он поведал?

— Признал, что сносился с французами. Что плавал в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, в Роту и Санлукар. Один раз побывал даже в Хересе — виделся с какой-то тамошней шишкой.

— Зачем?

— Докладывал о том, что тут у нас происходит. Передавал какой-то пакет и еще какие-то сведения.

— Кому? От кого?

Пауза. Сбиры беспокойно переглядываются с Кадальсо.

— Пока не установлено, сеньор комиссар, — осторожно говорит тот. — Мы как раз это и выясняем.

Тисон рассматривает арестанта. Негроидные черты лица страдальчески искажены, глаза закачены под лоб так, что видны только белки. Мулата взяли вчера вечером, в Пуэрто-Пиохо, когда он уже ставил парус, собираясь на тот берег. И, судя по тому, что брал с собой, возвращаться не намеревался.

— Сообщники в Кадисе есть?

— Наверняка, — убежденно кивает Кадальсо. — Но имен из него еще не вытрясли.

— Крепкий… крепкий орешек, как я погляжу…

Тисон подходит к нему вплотную, присаживается на корточки, так что оказывается вровень с его головой. Рассматривает курчавые волосы, приплюснутый нос, редкую жесткую поросль на подбородке. Грязное лицо с засалившейся кожей. Изо рта, открытого широко, как у рыбы, выброшенной на берег, вырывается прерывистое трудное дыхание с хрипом удушья. От влажного пятна на полу несет едким запахом рвоты. Кадальсо мог бы сначала подтереть здесь, думает комиссар, а уж потом отправляться за мной.

— Ну так что ты хотел мне сказать?

Прежде чем ответить, Кадальсо снова переглядывается со стражниками. Тот, что на столе, по-прежнему держит арестанта за ноги.

— Да кое-что такое он все же вымолвил… Мы из него вытянули… Голуби.

— Голуби?

— Вроде того.

— Голуби — это в смысле, которые летают?

— Других не знаю, сеньор комиссар.

— И что же?

— Голуби и бомбы. Похоже, это голубиная почта.

Тисон медленно выпрямляется. Неясное ощущение, смутная мысль пронзает мозг. Проносится в голове.

— И?

— Ну и в какую-то минуту он вдруг сказал: «Спрашивайте того, кто знает, куда упадут бомбы».

— Кого «того»?

— Вот мы и пытаемся добиться толку.

Мысль кажется сейчас Тисону похожей на длинный темный коридор за чуть приоткрытой дверью. Он отступает от стола на два шага. Очень осторожно, словно боясь, что неловким, чересчур размашистым движением спугнет ее и щелка в двери исчезнет.

— А ну, посадите его.

С помощью Кадальсо стражники подхватывают арестанта, переваливают его на стол, причем он кричит от боли. Тисон замечает, что, покуда его волоком тащат к стулу, он то закрывает, то широко открывает глаза, будто выходя из транса. Бросили на стул. Руки за спиной, стражники по бокам. Тисон придвигает себе второй стул, переворачивает его спинкой вперед и, скрестив на ней руки, усаживается верхом.

— Объясню тебе, Мулат, подоходчивей… Тех, кто работает на врага, ждет гаррота. Дело твое — ясное.

Помолчав, чтобы контрабандист успел освоиться в новом положении и кровь отлила у него от головы, а также, чтобы переварил сказанное им, продолжает:

— Начнешь сотрудничать с нами — по крайней мере, мучиться не будешь.

Тот заходится в тяжком приступе кашля. Все никак не отойдет от удушья. Капли слюны долетают до самых колен Тисона, но комиссар остается неподвижен.

— По крайней мере?

Голос у него глуховатый, низкий, как почти у всех людей его расы. А цвет кожи курьезный вышел, размышляет Тисон: с виду негр, а кожа белая. Словно мочалкой с мылом оттерли.

— Да.

В глазах арестанта мелькнула искорка презрения. Быстро, однако, этот бычище оправился, соображает комиссар, однако больше ничего такого с ним не сделаешь: не хватает мне только новой выволочки от губернатора и главноуправляющего… Одного утопили уже — довольно!

— Бабушке своей заливай, — говорит Мулат.

Открытой ладонью со сжатыми пальцами Тисон бьет его по лицу. Наотмашь. Сильно, хлестко и больно. Выждав секунды три — еще раз. Звук оплеух звонок, словно удар бича.

— Не дерзи.

Из широкой ноздри Мулата вытекает прозрачная струйка. Однако ему достает куража скривить губы. Ужимка, высокомерная и дерзкая, хочет быть улыбкой, но немного не дотягивает до нее.

— Я, комиссар, уже, считай, соборован. Так что и сами не надорвитесь, и меня не утомляйте.

— Вот о том и речь, — соглашается Тисон. — О том, чтобы не утомлять друг друга. Давай так ты расскажешь все, что мне нужно узнать, а мы тебя не трогаем — сидишь себе спокойно, пока судья не вынесет приговор.

— Судья? Ни больше ни меньше? Вы подумайте… Какая честь для меня.

Еще одна пощечина — отрывистая и сухая, как выстрел. Кадальсо делает шаг вперед, тоже готовясь принять участие, но Тисон жестом останавливает его. Сам справится. Дело привычное.

— Мы вытянем из тебя все, Мулат. Спешить нам, сам видишь, некуда. Но все же хочу предложить тебе кое-что. В том, что от меня зависит… Я готов сократить срок этого удовольствия… Расскажи про голубей и бомбы… Ты слышишь меня?

Арестант молчит, не отвечает, но во взгляде теперь появилось какое-то сомнение. Дерзить и нарываться он больше не станет. Тисон, дока в своем ремесле, знает — такая перемена произошла не от того, что врезали по морде. Это — так, пустяки, завитушки… Тут другое… В таких делах карты, выложенные на стол, действие производят поистине чудотворное. А для того, кто уже наполовину испекся, нет карты более убедительной, чем взгляд прямо в лицо.

— Кто он такой? Тот, кто, по твоим словам, знает, куда упадет бомба? И откуда он это знает?

Снова пауза. Теперь она затянулась надолго, но Тисон терпелив, без этого в его профессии — никуда. Арестант задумчиво смотрит на стол, потом — на комиссара. Ясно, прикидывает свое будущее, а его уже мало осталось. Рассчитывает.

— Откуда? — отвечает он наконец. — Да ему поручено проверять те места, куда они падают, и сообщать о результатах. Он ведет этот счет.

Тисон не хочет испортить ни возможное, ни вероятное. Излишних иллюзий питать тоже ни к чему. По крайней мере, уж в этом-то деле. И потому расставляет слова во фразе бережно и осторожно, как фарфоровые.

— А скажи, пожалуйста, куда они упадут, он тоже знает? Или догадывается?

— Понятия не имею. Может, и знает.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой, думает комиссар. Чтоб из незнакомого пистолета выстрелить не целясь да прямо в яблочко — так не бывает. Профессор Барруль лопнул бы со смеху, услышав все это. И ушел бы прочь большими шагами, не переставая хохотать. Шахматные этюды, комиссар, сказал бы он. Как всегда, строите воздушные замки. На живую нитку сметана ваша версия.

— Назови-ка мне, дружок, его имя.

Сказано было без нажима, мягко и вскользь, будто и впрямь особенного значения не имело. Черные глаза арестанта уставились на него. Потом в них снова мелькнуло сомнение. Метнулись в сторону.

— Послушай, Мулат, что я тебе скажу… По твоим словам, депеши пересылались голубиной почтой. Я за двое суток сумею установить всех, кто разводит или держит голубей в Кадисе. Но если обойдусь без твоей помощи, то, значит, ничем тебе не буду обязан… И взятки с меня гладки. Смекаешь, к чему я клоню?