Осада, или Шахматы со смертью

— Дела наши нехороши, — продолжает очень непринужденно Курра Вильчес, ловко работая иголочкой. — Маршал Сюше разбил нашего генерала Блейка, рассеял его армию. Опасаются, что весь Левант окажется в руках у французов. И в довершение бед посол Уэлсли, рассорившись с нашими кортесами, угрожает вывести английские войска — и те, что стоят в Кадисе, и те, которыми командует его братец, герцог Веллингтон.

Лолита улыбается, благоразумно храня молчание. Ее подруга рассуждает о военном деле с таким апломбом, что любой генерал позавидует. Послушаешь — и скажешь, что этой дамочке, бойкой и языкатой, как истая маркитантка, услаждают слух рев гаубиц и раскаты барабанной дроби.

— Я слышала, что французы угрожают также Альхесирасу и Тарифе? — спрашивает Росита.

— Так и есть, — веско подтверждает Курра. — Намерены взять их к Рождеству.

— Какой ужас… Не могу постичь, отчего наша армия разваливается… Никогда испанский солдат не уступал отвагой французу или англичанину.

— Тут дело не в отваге, а в навыке и в привычке. Наши солдаты — крестьяне, взятые под ружье безо всякой подготовки… Не умеют воевать лицом к лицу с противником, да и откуда этому умению взяться? Вот они и рассыпаются при первом столкновении и с криками «измена!» бегут куда глаза глядят. Геррилья — совсем другое дело: там наши выбирают, когда и откуда напасть.

— Курра, как бы тебе пошли эполеты! — со смехом восклицает Лолита, не переставая вязать кружево. — Ты до тонкостей превзошла военную науку!

Курра смеется в ответ, опустив работу на колени. Сегодня вечером волосы ее убраны под изящный чепец с лентами, подчеркивающими превосходный цвет лица, разрумянившегося от жаровни.

— Ничего удивительного, — отвечает Курра. — У нас, у женщин, здравого смысла и практичности поболее, нежели у этих стратегов… Они только и умеют что собирать полчища несчастных деревенских пентюхов, а те при первом выстреле разбегаются врассыпную… Тысячи их несутся во все лопатки, а неприятельская кавалерия гонится за ними и рубит в свое удовольствие…

— Бедные… — говорит Росита Солис.

— Да. Бедные.

Некоторое время рукодельничают в молчании, размышляя об осадах, сражениях и поражениях. О мужском мире, из которого доносится до них лишь отзвук происходящих там событий. И их последствия. Маленькая толстая собачка, потершись о ноги Лолиты Пальмы, скрывается в коридоре, как раз когда стоящие там часы отбивают пять ударов. В наступившей тишине слышен лишь стук коклюшек в руках доньи Кончи.

— Да… печальные дни… — произносит наконец Хулия Альгеро и, повернувшись к вдове генерала Альбы, спрашивает: — Что слышно о ваших сыновьях?

Ответ сопровождается улыбкой, исполненной твердости и смирения:

— Старшие двое — хорошо, слава богу. Один — в армии Бальестероса, второй — здесь неподалеку, в Пунталесе.

Повисает молчание. Сочувственное и проникновенное. Хулия, немного наклонясь — под просторной туникой приметой доброй надежды обрисовывается уже заметный живот, — обращается, как мать к матери:

— А младшенький? О нем что известно?

Генеральша, не поднимая глаз от рукоделия, качает головой. Ее третий сын попал в плен при Осанье и находится во Франции. Вестей не шлет.

— Бог даст, все образуется…

Генеральша снова стоически улыбается. Должно быть, ей нелегко даются такие улыбки, думает Лолита Пальма: хлопотное это дело — постоянно соответствовать ожиданиям окружающих. Неблагодарная роль — быть вдовой одного героя и матерью троих других.

— Да, конечно…

Снова в тишине постукивают коклюшки и позванивают иголки. Семь женщин продолжают рукодельничать — готовят приданое Росите Солис, а день меж тем склоняется к закату. Журчит неспешный и бестревожный разговор о том о сем, сообщаются мелкие домашние происшествия, пересказываются безобидные городские сплетни. Такая-то родила. Такая-то вышла замуж, а такая-то, напротив того, овдовела. Такое-то семейство попало в затруднительное финансовое положение, а такая-то донья завела скандальную интрижку с лейтенантом Сьюдадреальского полка. А донья сякая-то, вконец потеряв стыд, показывается на улице мало того, что без горничной, но еще и растрепанной, неприбранной и в полнейшей затрапезе. Французские бомбы и экстракт русского мускуса, недавно поступивший в парфюмерную лавку на Ментидеро. Сквозь застекленные двери балконов проникает еще достаточно света, и большое зеркало в раме красного дерева отражает и усиливает его. Окутанная этой золотистой пыльцой, Лолита Пальма кладет последний стежок на монограмму RS. посередине батистового платка, откусывает нитку. И уносится мыслями далеко отсюда — море, острова, далекая линия берега, белые паруса и солнце, блистающее на неспокойном море. Этот пейзаж созерцает человек с зелеными глазами, а Лолита смотрит на него. Но, вздрогнув всем телом, с усилием едва ли не мучительным, она заставляет себя вернуться к действительности.

— Дня два назад я повстречала в кондитерской Кози… кого бы вы думали? Пако Мартинеса де ла Росу, — рассказывает Курра Вильчес. — Кажется, он с каждым днем становится все красивей… Такой смуглый, настоящий цыган… И эти его глазищи как угли… Черные-пречерные…

— Мне кажется, он чересчур смазлив… — не без ехидства вставляет Росита Солис.

— Ну, так что с ним? — спрашивает сбитая с толку Луиза Морагас. — Я видела его раза два… Он показался мне очень милым молодым человеком… Очень такой утонченный мальчик.

— И то и другое — истинная правда. Утонченный. Мальчик.

— Да что ты говоришь? — поражается крестная. — Я понятия об этом не имела…

— Да вот представьте себе.

Курра продолжает рассказывать. Дело было в том, что юного либералиста она встретила в обществе Антоньете Алькала Галиано, Пепина Кейпо де Льяно и прочих из того же крыла…

— Первейшие ветрогоны. Вся компания.

— Ну да. И вот они сказали мне, что открытие театра — дело решенное. И вопрос нескольких дней.

Росита Солис и Хулия Альгеро хлопают в ладоши. Хозяйка дома и вдова Альбы морщатся.

— Очередная победа этих французских выкормышей, — сетует генеральша.

— Не они одни добились этого. Депутаты-консерваторы тоже объявили себя горячими сторонниками открытия.

— Мир перевернулся, — жалуется донья Конча. — Не знает, каким святым молиться.

— А мне кажется, это превосходная идея, — стоит на своем Курра. — Закрыть театр — значило лишить горожан приятного и вполне нравственного развлечения. В конце концов, во многих кадисских домах ставят любительские спектакли и взимают плату за вход. Неделю назад мы с Лолитой смотрели у Кармен Руис де Мелья комическую оперу Хуана Гонсалеса дель Кастильо и «Когда девушки говорят „да“».

При этих словах коклюшки в пальцах хозяйки замирают.

— Пьесу этого Моратина? [38] Этого обгаллившегося? Какой срам!

— Не преувеличивайте, крестная… — вмешивается Лолита. — Это прекрасная пьеса — современная, искренняя и вполне добропорядочная.

— Все это вздор! — Донья Конча отпивает глоток холодной воды, чтобы чуть остудить свое негодование. — Где Лопе де Вега? Где Кальдерон?

Генеральша согласна:

— Открытие театра мне лично представляется просто бесстыдством. Видать, забыли, что идет война, пусть здесь она не всегда чувствуется. Люди гибнут и страдают на полях сражений и в городах всей Европы… Я считаю, что это вопиющее неуважение к ним.

38

Леандро Фернандес де Моратин (1760–1828) — испанский драматург, оказавшийся в числе приверженцев короля Жозефа.

— А я — что это всего лишь честное развлечение, — возражает Курра. — Театр — это дитя хорошего общества и один из тех плодов, которые дарует просвещение.

Хозяйка оглядывает ее неодобрительно и замечает не без яду:

— Куррита, Куррита… Где только ты набралась этих либеральных идей? Уверена, вычитала в «Эль Консисо».

— Вовсе нет, — заливается в ответ та. — В «Диарио Меркантиль».

— Ах, да какая разница, девочка моя!

Тут вмешивается Луиза Морагас. Ей, былой жительнице Мадрида, супруге чиновника Регентства, убежавшего от французов, странно видеть, как здешние дамы свободно рассуждают о делах военных и политических. Да и вообще обо всем на свете.