Осень в Кёнигсберге

(опустила взгляд; щеки запылали еще сильнее от громкого позора)

– Скажи, что сама разберешься со своей жизнью. Давно сделала выбор, за ними осталось - только смириться.

(молчу, нервно сглатывая слюну; от переизбытка чувств обиды, растерянности и стыда едва не плачу)

– Что молчишь?
– вдруг встал, прошелся по комнате; замер, взор обрушился на меня, - разве я неправ?

– Проще…, - едва слышно шепчу.

– Что? – чуть ли не рявкнул.

Выстрелила взглядом в лицо, разгораясь в ответной злости.

– Проще сказать, чем сделать.

Нервно скривился. Глубокий вдох. Замер на мгновение, не шевелясь.

– И что затем будет? – вдруг ухмыльнулся. – Скажешь, бросил, ублюдок, скотина эдакая… Да?

– Ну…, - отвела глаза в сторону.

Тяжко выдохнул.

– Да и потом, будь ты моей девушкой, я бы не думал о доме твоей бабушки. Я бы полностью был в ответеза тебя. И не нужна мне ничья помощь. Пусть хоть продадут, хоть сожгут. Жили бы,так или иначе,все равно у меня.

(невольно провела взглядом вокруг, сдержала улыбку; заметил – рассмеялся в ответ)

– Нет, ну… она была бы немного краше.

Не выдержала – залилась смехом и я, осеклась. Закусила губу.

– В общем, тебе мой совет: не ломай голову, не сочиняй, черт знает что, скажи как есть. И будет всем проще. И только не мямли, как вот ты здесь мне начала, будь твердой и настойчивой в своем решении – никто и слова поперек не скажет.

– Ну, спасибо…

– Говорю, как есть. Нравится тебе это, или нет. Ты пришла за помощью?
– (выжидающая пауза - промолчала). – Я вот и помогаю…

Секунды тишины. Сомнений и неловкости.

Хотелось, было, удушить себя за свою глупость.

Робкие, плавные движения – встала со стула.

– Я,… наверно, - несмело начала; резко уставился в ответ на действия в глаза. – Я наверно, пойду…

Ухмыльнулся. Покачал головой.

Шаг ближе – и на короткое мгновение привлек к себе, притиснул к своей груди.

– Эх, Злата, Злата.

Секунды замешательства – и резко оторвался.

Живо пошагал к выходу.

– Молоко или чай будешь?

– Ч-чай…

***

Стянуть шарф, расстегнуть куртку, снять ее и повесить на крючок рядом с его одеждой.

Шаги на кухню. Что ж, посуды грязной стало куда меньше, по сравнению с прошлым разом, но все равно чистота не блещет. Ехидно ухмыльнулась себе под нос.

– Пошли в комнату, - подхватил две чашки со стола и направился к двери.

…

Опуститься на табурет.

Хотела, было, взять чашку, да обожглась. Злобно затрясла рукой и затем подула на пальцы.

– Аккуратнее, - ласково улыбнулся.

Ответила и я ему тем же.

Секунды тишины…

(решила как-то сгладить неловкость из-за предыдущего разговора)

Опустила глаза в пол и заговорила:

– Не знаю, как жить дальше.

Тяжелый (его) вздох.

– Как и раньше.

(кисло улыбнулась; уставилась в лицо)

– Просто сказать. Здесь я останусь совсем одна. Никого родного, близкого… Не дай Бог, конечно, но представь, если бы у тебя так стало…

– А кто тебе сказал, что я не один?

(вздернула бровями от удивления; ошарашенная, замерла; молчу)

– Про отца и мать, наверно, знаешь из дела.

(промолчала)

Решил продолжить:

– Его видел один раз в жизни, и то… издалека, лет так в двадцать. Матери же - некогда было до меня: работала день и ночь, на износ, не покладая рук. И в итоге поплатилась - болезнь утащила за собой в землю очень рано. Мне исполнилось тогда только двенадцать.

… Так что, воспитывала бабушка. Вот получила, как ветеран войны, трехкомнатную в Краснознаменске. Продали и купили однокомнатнуюв Калининграде. Все-таки, работы здесь куда больше, да и жить проще, чем там…

А теперь, лихая, и по нее пришла. Скосила – лежит, прикованная к постели уже больше года. В Добровольске у нас дом оставался. Небольшой, дряхлый, но все же крыша над головой. Уезжать она оттуда не захотела. Сама, наверно, знаешь. Стариков ближе к земле клонит, да и родные места не больно хотят покидать, особенно досчитывая до конца свои дни. Ей там легче – а потому не настаиваю. Соседка приглядывает – ей плачу, вожу продукты, оставляю деньги на мелкие расходы. Расстояние, конечно, некислое – больше ста километров, но кручусь, как могу.

– Соболезную…

Тяжелый вздох.

– Не надо. Бывало и хуже. Главное, что жива…

– И все же… значит, не один.

Ухмыльнулся. Опустил взгляд.

– Ладно, уговорила, - уставился мне в глаза, -не один. И раз на то пошло, если тебе так станет легче,пусть будет у тебя здесь в Калининграде далекий, всегда готовый выслушать и поддержать, «неплатежеспособный» друг.

Сам над своими словами рассмеялся – поддалась на шутку и я.

– Да, кстати, - вновь заговорил, - как там твоя «карьера» судебного пристава? Небось, уже в начальники отдела метишь?

(кисло улыбнулась)

– Да никак. Уволилась.

(удивленно вздернул бровью)

– Чего так?

– Не мое это.

– Ясно.

(улыбается, пристально смотрит на меня)

– Что? – не выдержала напора.

– Да сразу было видно, что не твое. Ни один нормальный пристав не будет ходить невесть куда с повестками, да еще и ждать в квартире должника всю ночь. Им наглости не занимать… Все как-то странно тогда получилось, если честно.

(усмехнулась)

– Да знаю, - тяжелый вздох. – Там все сложно было. Отчасти сработало то, что в меня не верили, да и назло дали «некурабельное» дело.

– В смысле?

– Моего провала только и ждали…

– Ясно, - с усмешкой прожевал слова. – Бывает. А теперь чем занимаешься?

– Продавец в магазине одежды.

(рассмеялся)

– Что? – надула губы.

– А это - твое?

– Н-не знаю, - немного помедлила с ответом, - Главное, что стабильно, рядом с домом.

– Наверное, хорошо платят?

– Ну, так себе…

– Ах, теперь все понятно. А я-то думал, какие же сейчас мечты у молодежи? Какие амбиции и рвения? Зарплата «так себе», зато «стабильно» и «рядом с домом»!