Осколки фарфорового самурая

Я вскочил и громко сказал: «И вот за это человек заплатил бешеные деньги?». – Ответа не последовало, в руках у дебютанта задрожал поднос, и одна чашка разлетелась вдребезги, столкнувшись с непреодолимой преградой в виде деревянного пола сцены. – «Я в буфет».

Но вот удивительная вещь: добравшись до буфета, я обнаружил очередь. Оказалось, что мой акт немилосердия пришёлся на конец первого акта откровенного идиотизма, и опытные театралы, с закрытием занавеса обретающие способность проходить сквозь стены в целях оккупации подступов к гардеробу, кабинкам в туалетах или буфету, уже заказывали дешёвый коньяк и обсуждали мой демарш. Мне же захотелось сладкого, и я сосредоточился на невероятно сложном выборе между двумя видами пирожных. Появилась моя супруга. Я попытался вовлечь её в этот увлекательный процесс, но чуда не произошло – она осталась безучастна. Победил молочный шоколад с миндалём, по крайней мере, он в упаковке и точно не просрочен.

Даже теперь по прошествии времени я думаю, что это того стоило и мой поступок немного всколыхнул скучнейшее из болот. Разумеется, мы помирились, но этот случай в очередной раз подчеркнул, насколько разными были наши взгляды на жизнь.

Пауза казалась необходимой мерой, и я отлучился в уборную. Дверь, с изображённым на ней чёрным силуэтом джентльмена, практически не закрывалась, любезно впуская и выпуская господ. Я вошёл в первый зал с зеркалами на левой стене и строгим рядом раковин под ними – единственное место для курения в здании театра и едва ли не самое шумное. Миновав по замысловатой траектории группы по интересам, я достиг второго зала: кабинки слева, писсуары справа. Всё здесь, как и в остальном здании, светилось недавним ремонтом, хотя характерный для провинциальных уборных запах так никуда и не делся. Я пристроился к третьему писсуару от входа. После начала процесса, дарящего ни с чем не сравнимую лёгкость, а порой и блаженство, я заметил, что мой сосед слева издаёт странные звуки, повернул голову и увидел красное от злости лицо главного режиссёра.

– Мы сейчас не в том положении, чтобы махать кулаками, – начал я. – По меньшей мере, это будет выглядеть смешно. Но, тем не менее, раз уж вы здесь, позвольте мне высказаться. То, что творилось на сцене, является преступлением, и скажите спасибо, что я не требую обратно деньги за билет. Вы и раньше редко блистали, но сегодня – это просто терроризм. Надеюсь, вы сможете отыскать в себе хоть какие-нибудь ростки таланта и поставите что-нибудь стоящее. – Привёл себя в порядок. – Разрешите откланяться.

Ответа так и не последовало, и я вышел обратно к своей супруге.

XVI

За прошедшие пять месяцев практически ничего не изменилось, разве что кавалеры и их дамы оделись теплее. Моя персона не вызвала никакого интереса у местной публики, и я принялся расхаживать вдоль стены, увешанной стройными рядами фотографий артистов театра. Чёрная лента в нижнем углу фотопортрета лучшего актёра повергла меня в состояние шока. Остались пара великолепных актрис и добротный звукорежиссёр, но покойный был несомненным гением, затерявшимся в нашем захолустье. Когда этот человек творил на сцене, любая постановка имела смысл. Его искромётная манера продавать дождь завораживала, спасая от убогого уныния, некогда созданного Ричардом Нэшем, и растянутого на жуткие два с половиной часа, не включая антракта. А что может быть ценней для актёра, чем дар обратить любую, даже самую неудачную, постановку в свой небольшой творческий успех? И пусть литературный донос из набоковской «Камеры» в его исполнении был комичен, а не наполнен трагизмом первоисточника, это была работа настоящего маэстро: сильная, страстная, безапелляционная, истина в последней инстанции. Я понятия не имею, почему этот человек служил в местном театре, но во время каждого выхода на сцену он светился тем самым необычным светом вдохновения, который позволяет художнику отдавать свою душу без остатка, получая взамен совершенно волшебное чувство творческого превосходства над повседневностью.

Теперь он ушёл. У меня защемило сердце при мысли о том, что на смену незаурядным, талантливым личностям приходят такие персонажи, как Любим Мартынович. Хотя без них нам было бы намного труднее распознавать гениев.

Заиграл невесть откуда взявшийся струнный квартет. Музыка разлилась по залу, напоминая собравшимся об особенном статусе сегодняшнего вечера. Пожилая дама прошлась по моему правому ботинку, но извинений не последовало. Вендетта не состоялась, невзирая на итальянское происхождение пострадавшего. Теперь он отличался от своего брата с левой ноги на один отпечаток чьей-то грязной подошвы. Мне определённо начинало здесь нравиться, жаль только поговорить не с кем.

Прозвучал первый звонок, и я похромал вниз к входу в партер. Публика всё прибывала, и толпа у гардероба даже не думала уменьшаться. Дамы всех возрастов толкались у зеркал, поправляли причёски и мило болтали о всякой чепухе, как бы между делом выставляя напоказ свои украшения. Я попытался быстро проскочить мимо этой традиционной ярмарки тщеславия, но вынужден был отреагировать на отпущенные в мой адрес шпильки. Оказалось, что атака на мой ботинок была спланированной акцией, а общее мнение заядлых театралов нашего города гласило, что таким недалёким и бесчувственным мужланам не место в храме искусства. (Прежние заслуги ещё свежи в памяти соотечественников!). Пришлось посоветовать моим критикессам следить внимательней не за мной, а за своими мужьями, которые уже успели отметить поход в культурное заведение в переполненном буфете. Мой ответ заставил их губы сжаться, а глаза – сузиться в попытке изобразить презрение, что неминуемо вызвало смех – лучшее оружие, как утверждают неисправимые пацифисты, – передо мной стояли четыре подобных треугольника с небольшой разницей в комплекции и цвете одежд. Как гласит старая боксёрская мудрость, пока соперник в нокдауне, надо добивать. Мы могли бы и два часа обмениваться колкостями, в любом случае это лучше, чем наблюдать за мучениями актёров и зрителей в общей попытке выстрадать эстетическое удовольствие, но я проявил великодушие к потерявшим дар речи оппонентам. Неприятный инцидент если и не был исчерпан, то, по крайней мере, уже заигран. Я раскланялся и проследовал в отреставрированный зрительный зал.

Балконы были выкрашены в белый цвет и украшены копией дореволюционных позолоченных декоров. Ряды новых мягких кресел, обитых тёмно-зелёной тканью, стояли в полной готовности принять своих первых седоков. Бордовый ковролин, ещё не истёртый и не заляпанный напитками, шоколадом и сущим проклятием для подошв – жевательной резинкой, был постелен очень добротно, и даже стыки можно было отыскать не сразу. Коричневый занавес по традиции нёс на себе трагическую и комическую маски

– стандартная ноша в набившем оскомину антураже. Венчала это великолепие переливающаяся ослепительным светом огромная люстра из чешского хрусталя.

Процесс заполнения зрительного зала – один из самых восхитительных танцев, поставленных когда-то в древности и записанных в человеческих генах путём бесконечных повторений. Несмотря на различие географических мест, эпох и участников, сюжет и хореография остаются примерно одинаковыми, как будто смотришь «Спящую красавицу», но в разной постановке. Все роли заранее расписаны. Сюжет знаком до боли. Билетов нет.

Первый звонок прозвучал, и двери зрительного зала распахнулись словно занавес. Entrée [3] . Появляются действующие лица. Одни ведут беседу, другие пришли большой компанией и, пытаясь перекричать друг друга, шумят, третьи входят в одиночку и молча занимают свои места, чему предшествует поиск. Можно пробежать вперёд своих приятелей и, наклонив голову набок, распознать в арабских цифрах номер нужного ряда, en tournant , [4] замахать им рукой. Или исполнить небольшое pas de deux [5] : взяв свою девушку за руку и заранее ознакомившись с планом зала, уверенно провести её к своим местам. Самоуверенные посетители с хорошим зрением с высоты своего роста легко определяют искомые цифры на спинках откидных кресел, не прибегая к столь любимым поэтами arabescues [6] . Но большинство из вновь входящих немного наклоняются над заветной табличкой, дабы окончательно убедиться, что роль исполнена успешно.

Сложно определить, зачем люди проникают в зал после первого звонка, но среди них есть пренеприятные личности, своего рода театральные вредители. Они занимают крайние кресла практически на каждом ряду, после чего не менее десяти раз до начала спектакля мило улыбаются, relevé [7] , вытянувшись в струнку, чтобы пропустить кого-нибудь поближе к середине. Своим поведением они бесцеремонно нарушают границы личного пространства, взимая налог на хорошие места с более удачливых или предусмотрительных зрителей.

Вот молодая пара, хотя возраст на самом деле неважен, через pas de bourres [8] пересаживается чуть ближе к сцене или середине ряда, словно это увеличит удовольствие от представления. Следом за этим появляются Спорящие из-за мест. В одних случаях им приходится возвращать себе оплаченную часть территории, в других – извиняться за свою невнимательность, потому что ошиблись номером ряда.

Последующие волны театральных мигрантов повторяют те же действия, за исключением детей, которые поначалу ведут себя спокойно и очень послушно, находясь под впечатлением от новой обстановки. Проходит несколько минут – и они вновь мило обезьянничают, доставляя себе радость, а родителям или учителям неудобство.

Coda [9] . Звучит третий звонок, гаснет свет. Но занавес опускается только минут через десять после начала спектакля, когда безнадёжно опоздавшие зрители, вымолив прощение у контролёра, проникают в зал, оттоптав не одну ногу, находят в темноте своё место и путём предъявления разрешения на посадку изгоняют со своих мест незаконных захватчиков.

Fin [10] .

XVII

Искромётного бурлеска не наблюдалось уже минут тридцать. Крупная рыба в лице губернатора или мэра не попалась в руки террористов, а потому вступать в переговоры с властями они не торопились, если не считать редких выстрелов по кольцу оцепления, о которых мы узнали чуть позднее из выпуска новостей.