Осколок

Через каждые двадцать минут прибегал потный начальник автобазы, грозил всем срок добавить, если через десять минут не будет готово, потом в очередной раз прибежал и сообщил, что подать машину надо будет к столовой ровно в 9.00.

Тут все успокоились - до девяти ещё полчаса, а машина уже на мази.

Ровно без пяти минут девять Василий остановил машину у столовой, вышел и деловито прошелся вокруг, проверяя, всё ли в порядке, потом направился за угол столовой к сортиру. Не успел налево повернуть - из-за угла автоматчик - шасть! и давай орать: «Стой, кто идёт! Стой, стрелять буду!»

Василий ему говорит ровно и спокойно: «Что ты, зайчик, глотку насилуешь? Я в сортир, что, нельзя?

И вдруг этот служака передёргивает затвор, наставляет автомат на Василия и орёт: «В машину, быстро! Бегом!»

Ну, бегом, не бегом, а пришлось Жениху возвращаться в кабинку, не удовлетворив копившуюся потребность. А это было очень плохим признаком. Никогда! Никогда Василий не отправлялся в рейс, не посетив прежде сортира. Так делало и большинство шофёров. По тайге банды уголовников шастают и в основном вдоль трассы. Попробуй, остановись на минутку по малой надобности - поймаешь тут же пёрышко или машину обнесут до девственной пустоты или и то и другое.

Шофёры, как и моряки, народ крайне суеверный (по крайней мере раньше был), и каждый старался соблюдать милые сердцу правила как в поездках, так и «на приколе» и следовать приметам.

Неуютно стало Василию - главное правило не выполнено.

Задумался он, что за напасть такая? Ещё и охрана с автоматами, в сортир не пройти... Что бы это значило?

Но решить эту сложную задачу не успел - распахнулись двери столовой и выкатилась оттуда целая свора автоматчиков, человек восемь, потом, немного погодя, важно и степенно проследовала до машины группа лиц особого свойства - очень представительные, очень хорошо одетые, очень важные и деловые. Лица, озабоченные крайне, от которых, видимо зависела судьба если не всей планеты, то шестой её части, как пить дать.

Шли эти лица не спеша, переговариваясь между собой, а автоматчики, зорко оглядываясь по сторонам и держа свои ППШ наготове, двигались параллельно лицам к машине Василия.

У того, от вида лиц, извиняюсь за каламбур, лицо вытянулось до крайней степени удивления, и побежал он, как-то сам собой, вытягивать из кузова железную лесенку и дверку открывать.

Глубоко сидит рабство в нашем человеке, Чехов вот его выдавливал из себя, а другие - нет, да и не знали они, что можно выдавливать - они Чехова не читали.

Василий тоже не читал, нет, потом, много лет спустя, читал, конечно, а до этого его любимым писателем был Есенин, про других он и слышать тогда не хотел, кроме Шевченко, само собой.

«Как умру, то схороните...».

«Кобзаря» Василий и на русском, и на украинском знал наизусть... Я, конечно, извиняюсь дико, но «Кобзарь» - это поэма великого Тараса Шевченко, того самого, которого Щепкин (великий, как и Шевченко, только актёр), выкупил из рабства. Эти слова я пишу для тех, кто не узнал цитаты, может не для всех читающих, но для большого количества - это точно.

Впрочем, Шевченко и Щепкина мы здесь исследовать не собираемся. А вот про Есенина остановлюсь чуть подробнее.

В восьмом, последнем классе школы на Бобровице, в страшно далёком от Магадана, туманном детстве, в руки Василию попался потрёпанный томик стихов. И Василий пропал, пропал навсегда. Заманила его в сети чарующая словесная игра, за которой чудились любовь и смерть, верность и тягучая тоска, дикая страсть и упокоение.

Фамилия автора стихов была Сесенин. На затёртой обложке пропала граница слов, они с трудом угадывались, вот и получился в юном мозгу из С.Есенина Сесенин.

Каверзный, я вам доложу, автор. Пишет так, что веришь всему, что он пишет. «Ты жива ещё, моя старушка?» - спрашивает он, а ты тут же представляешь свою самую близкую и такую далёкую, самую родную, единственную пожилую женщину, и даже как бы тянешься к ней руками и ответа ждёшь. Так что Василий пропал не зря, но в этом-то и недотыка и есть.

Потрёпанную книжку дал ему на два дня почитать одноклассник, только Василий сам прочитал сначала раз двадцать, так, что наизусть выучил, как говориться, от корки до корки, потом Маше Подопригора (тоже фамилия - помните?) дал почитать под честное-распечестное обещание вернуть завтра утром... И пошла потрёпанная книжица гулять по классу...

И что такого, спросите вы?

Ну-ну. То есть, вы не знаете, что к поэту Есенину отношение в разные годы у официальных властей было разное, а в двадцатых годах двадцатого же века, да на Украине - совершенно особенное.

Как только не костерили поэта! Доставалось ему - не пожелаешь врагу такого. Но не меньше, а часто и гораздо больше, доставалось тем, кто читал, любил, наизусть заучивал опальные строки.

Подробно обстоятельства ареста Василия я не знаю, но арестован он был прямо в классе во время урока и препровождён в тюрьму, о которой я уже многократно упоминал, прямо, так сказать в руки отца родимого. Просидел в той тюрьме часа четыре, был отпущен под поручительство отца, выпорот так, что ни лежать, ни сидеть не мог с неделю, и поэтому на открытом заседании общественного суда стоял солдатиком, чем вызывал у некоторых несознательных буржуазное чувство жалости.

На заседание собралась вся школа. Особенно интересно поначалу было малолеткам - они ждали, что вот-вот начнётся расстрел, кто-то пустил об этом слух. Но старшеклассники выступали с пламенными речами, обличая каких-то Сесенина и Есенина... Учителя говорили, что это враги, но ни Сесенин, ни Есенин так и не были расстреляны, и малолеткам вскоре стало скучно, они начали бурно осуществлять свою внутреннюю, очень интенсивную и важную возню, ввиду чего ни выступающих, ни кого другого стало не слышно, немедленно был объявлен перерыв и радостная мелюзга с облегчением побежала играть в футбол.

Старшеклассники сиганули по кустам курить самокрутки, учителя отправились пить чай в учительскую, а Василий и Маша (арестованная вместе с ним и отпущенная под поручительство матери - отец у неё погиб в гражданскую) под охраной учителя физкультуры и учителя труда оставались на своих позорных местах в душном школьном клубе.

Накурившись (старшеклассники) и напившись чаю (учителя) собрание возобновило свою деятельность и постепенно пришло к выводу, что Василий и Маша вместе с ним, ни в чём не виноваты, а виноваты Сесенин и примкнувший к нему С.Есенин. Вследствие этого решено было Василия и Машу от наказания освободить, но назначить им повинность - подвергнуть вредную книгу стихов Сесенина-С.Есенина сожжению на костре, кое сожжение Василий и обязан был осуществить.

Смешно? Это сейчас смешно, а тогда Василию было не до смеха. А что он другу школьному скажет, у которого книжку брал? Присудили к сожжению?

Книга вреднючая была уложена в железное ведро и смачно сдобрена сверху керосином, чтобы ярче горелось...

Что-то с моей памятью происходит интересное, видится где-то в туманном далеке инквизиторский костёр... Неужели это было на моей родине? Быть не может!

Но ведь было! Было!!!

Кто отрицать станет?

Горел С.Есенин и Сесенин вместе с ним, ярким пламенем горел в ведре. И плакал Василий невидимыми никому слезами и повторял про себя простые, добрые, понятные и почему-то запрещённые какими-то очень злыми человеками строки...