Оскорбление третьей степени

— Доставка, открывайте!

Это сработало, дверь с гудением отворилась, и Квиз выскочил на улицу. Он смерил Полину и Дженни укоризненным взглядом, но мгновение спустя уже весело залаял.

Через дорогу располагалась кафе-пекарня «Дельфин», куда секундантки и направились обговорить, так сказать, заключительные детали. Полина пила капучино, Дженни — травяной чай, а Квиз, привязанный к ножке стола, хлебал из миски воду. Дженни торжественно пообещала, что приложит все усилия, чтобы не допустить осуществления идиотской задумки, а Полина ответила, что именно в этом и заключается ее долг в качестве секундантки, что она должна склонять стороны к примирению, что сама Полина будет предпринимать аналогичные усилия и что, если они сумеют вразумить Шилля и Маркова, это будет лучше для всех. Напоследок дамы условились, кто на чем добирается до места поединка. По мнению Полины, каждый мог приехать туда так, как ему удобно, лучше всего на такси, сама она возьмет машину, но можно отправиться на автобусе или на трамвае, почему нет, это будет первая в мире дуэль, на которую кто-то приедет на трамвае. Дженни сказала, что хочет прийти пешком, вот и Марков прописал ей пешую ходьбу, но поскольку он сам, похоже, нуждается в терапии не меньше, чем она, Дженни с радостью разделит с ним лечебный километраж.

— От центра до Фридрихсхагена километров двадцать, — прикинула Полина.

— Вот и отлично, столько он и советовал мне проходить за раз, — отозвалась Дженни.

Квиз, что удивительно, не счел нужным вмешиваться в беседу.

За окнами кафе начинало смеркаться, темнота сгущалась, будто предчувствие или небеспочвенное подозрение, что этот январский день скоро закончится.

— А вообще, — произнесла Дженни, помолчав, — я все время гадаю, что думает о поединке их подруга. Она точно существует, эта Констанция? Не удивлюсь, если они ее выдумали. Может, она в отпуске? Почему не выходит на связь? Что с ней стряслось?

— Да, ее зовут Констанция, Александр упоминал ее имя. В принципе, больше мне о ней ничего неизвестно. А, и еще знаю, что они были вместе достаточно долго, четыре с лишним года.

— А с Марковым она давно встречается?

— Буквально несколько недель. Полагаю, она не в курсе дуэли, иначе непременно вмешалась бы. Может, Марков отправил ее отдыхать куда-нибудь на теплые моря.

— Хорошо, если так. А если ее и вправду не существует, я буду только рада.

Полина взглянула на часы и поднялась, чем вызвала хмурое рычание Квиза, которому хотелось подремать под столиком.

— Время поджимает, — сказала она. — Пусть Констанция наслаждается жизнью, а мы будем надеяться, что она появится на месте дуэли, пританцовывая, когда все уже закончится.

Они расплатились и вышли на Данцигерштрассе, на которой зажглись фонари. По проезжей части в обе стороны мчались автомобили. К сожалению, шум машин совсем не походил на шум морского прибоя.

— Эх, была бы сейчас не зима, а весна, — вздохнула Дженни.

— Да ведь немецкая зима — все равно что русская весна.

Полина и Дженни посмотрели на серое небо, освещенное уличными фонарями.

— Закрой глаза, и ты увидишь нечто большее, — предложила Полина и зажмурилась.

Дженни последовала ее примеру, и какое-то время они молча стояли рядом, чуть подняв головы и не обращая внимания на суетливый людской поток со всех сторон.

17

Схвачен, обвит и сожжен

Весной над Германией роями проносятся низколетящие самолеты, в воздухе кружатся артиллерийские снаряды, горит железнодорожная станция Хоэнлихен. Прекрасное время года начинается с ужасных сцен. Город баррикадируется перед наступающей Красной армией. Заминированы все мосты, даже деревянные мостики через мельничные ручьи, только бы не допустить продвижения Восточного фронта. Под угрозой военного трибунала у населения конфискуются все плавсредства, в том числе байдарки и рыбацкие лодки, на радость рыбам из окрестных озер, для которых в апреле сорок пятого наступают славные деньки.

Бараки почтового отделения тоже горят, потому что Карл Гебхардт, главврач госпиталя СС, приказал их поджечь. Над озером Цене высится столб густого белого дыма. В воздух, становясь облаками, поднимаются гигантские картотеки документов, включая бесчисленные медкарты, которые не должны попасть в руки врага. Среди них — карта Альфреда Розенберга с записью о лечении воспаленного коленного сустава, карта Рудольфа Гесса с записью о лечении травмы, полученной при падении во время катания на лыжах, карта Альберта Шпеера с записью о тяжелой травме колена, из-за которой в 1944 году он был вынужден несколько месяцев носить гипсовые повязки с припарками из арники. Как свидетельствуют горящие документы, высокопоставленные нацисты тоже подвержены физическому износу, и потому Гебхардту с коллегами даже приходилось извлекать органы из тел узников концлагерей, чтобы восстановить поврежденные тела первых людей рейха.

В этом же пламени сгорает и карта обергруп-пенфюрера СС Рейнхарда Тристана Ойгена Гейд-риха, который, впрочем, никогда не бывал в Хоэнлихене. Гебхардт, которому после покушения на Гейдриха велели срочно прибыть в Прагу, не смог спасти пострадавшего, раненного шрапнелью, и впоследствии подвергся сильному давлению за отказ ввести сульфаниламид с предполагаемым антибиотическим эффектом. Он был убежден в неэффективности этого метода и в подтверждение своей правоты испытал указанное средство почти на сотне женщин из концлагеря Равенсбрюк: им разрезали икры и повреждали икроножные мышцы, после чего в раны зашивали грязь, битое стекло, лоскутки ткани и щепки, а затем вводили сульфаниламид. Некоторым даже делали инъекции гноем от инфицированных людей. Часть женщин подхватили тяжелые болезни и скончались. Гебхардт восстановил свою репутацию, а верхушка немецкой медицины, которой он представил результаты своих исследований на Восточной рабочей конферен-ции врачей-консультантов, молча приняла их к сведению. Документы, конечно, не лгут, но горят они тоже хорошо.

В последние месяцы войны Хоэнлихен играет крайне незначительную в боевом отношении роль, если не считать одного прикованного к постели пациента, который с января занимает отдельную палату I. В перерывах между массажами, которые ему делает личный физиотерапевт, медицинский советник Феликс Керстен, травяными чаями и заглядывающими далеко в будущее астрологическими дискуссиями он руководит остатками могучих немецких войск, которые ведут решающую битву за Берлин.

Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС и глава полиции, рейхскомиссар по вопросам консолидации германского народа, рейхсминистр внутренних дел и командующий резервной армией, начальник службы безопасности и гестапо, притворяется больным. Возможно, он и впрямь захворал, возможно, он болен давно и неизлечимо. Личный астролог Гиммлера Вильгельм Вульф описывает его последние дни в Хоэнлихене как сплошное мучение.

Гиммлер влачит жалкое существование в тени кровавых документов и кровавых картотек, отгородившись от мира в предчувствии надвигающегося ада. Всеми презираемый и хулимый, на протяжении многих лет поносимый своим злейшим врагом как кровавый пес, заклейменный как самое мерзкое, из всех живых созданий, теперь он является самым несчастным человеком во всем Хоэн лихене.

Он пытается спасти свою голову, гневно отвер гая любые подозрения окружающих на этот счет. Процесс изнурительный, и, к сожалению, не для него одного. Обсуждая на секретных встречах возможность частичной капитуляции, в начале апреля он подписывает приказ о флагах, согласно которому все мужчины, находящиеся в доме с белым флагом, подлежат расстрелу. Ведя переговоры с графом Фольке Бернадоттом, вице-президентом шведского Красного Креста, об освобождении скандинавских и еврейских узников концлагерей, отдает распоряжение, чтобы после очистки концлагерей и тюрем ни один заключенный не остался в живых.

А пока его астролог пытается угадать по звездам ответ на вопрос, есть ли смысл скрыться на юге Германии, марши смерти из концлагеря Равенс-брюк проходят через леса возле Хоэнлихена, вражеские самолеты атакуют колонны и взрывают мосты, люди, в панике ожидающие мести освободителей, вешаются, стреляются или в массовом порядке принимают яд. Миллионы людей гибнут как пешки в последние недели и дни войны, исход которой уже давно решен, но у Генриха Гиммлера еще остается шанс выжить.

Выжить-то он выживет, да вот проживет недолго.

Когда станет уже слишком поздно и все остальные — Гитлер, Борман, Геббельс, Геринг, Гесс и Кальтенбруннер — будут мертвы или арестованы, наступит его час. Вместе с несколькими преданными людьми Гиммлер попытается пройти пешком через Северную Германию в направлении гор Гарца, под которыми понадеется проползти. Два ящика с деньгами, золотом и драгоценностями, которые он возьмет с собой, ему придется закопать, и в конце концов у него не останется ничего, кроме плохо подделанных документов на имя Генриха Хитцингера, фальшивой повязки на глазу, из-за которой он толком не видит, мокрых сапог и, конечно же, капсулы с цианидом, которую он постоянно сосет. Когда двадцать первого мая в Бремерверде, неподалеку от Мейнштедта, его арестуют, какое-то время ему удастся сохранять инкогнито, однако после перевода в лагерь Колхаген он сам себя разоблачит — то ли в силу тщеславия, то ли потому, что просто не сможет смириться с тем, что он больше не Генрих Гиммлер. Дело дойдет до раздевания и унизительного осмотра физиологических отверстий, который бывший рейхсфюрер СС вытерпит с превеликим трудом, вцепившись руками в серое армейское одеяло, обернутое вокруг пояса. Наконец дело дойдет и до рта Гиммлера, языка Гиммлера, щели между зубами Гиммлера. Осматривающий его врач, капитан Клемент Уэллс, в присутствии охраны и шести офицеров разведки нащупает небольшой предмет и попробует вытащить его пальцем, но Гиммлер надкусит капсулу, раздавит ее и умрет.