Ослепительный нож

В противоположности от ворот она увидела улицу, по которой шла на смыках в узилище. Не то чтобы видела, скорее угадывала во тьме. Ни слова не говоря, устремилась к ней. Улица была пуста.

Парень не догонял, даже не окликал. Баба - с возу!..

Теперь занимала мысль: найти дом Олёницы. Фотинья провожала до прямого пути к терему Можайского. Как назад - не уговорились. Заблудишься, канешь в лапах ночного татя…

–  Ба-а-арышня!
– прозвучал тихий голос.

–  Фотинья?

–  Сколько часов жду! Без веды! От колодок спасла, не спасла от безумия.

Евфимия обняла её в благодарном порыве:

–  Опасно одной в ночи!

Фотинья не торопилась высвободиться.

–  Не одна. С оружием.

–  Ведаешь ли, Кузьма Кувыря охранял со своей медведицей покойного князя Юрия, - сообщила боярышня.

–  Ведаю, - отозвалась дева. Евфимия прекратила шаг.

–  Открыл давеча в бреду, - продолжала Фотинья, - задушил бывшего государя собственными руками. Привёл зверя с выгула и… И первый же объявил о смерти.

–  А ты молчала!
– возмутилась боярышня.
– Утаила признанье истинного убийцы! Теперь возведут на костёр невинных!

–  Сожгут не убийц, а волхвов, - был глухой ответ. Евфимия вразумила:

–  Можайский мне сказывал: злец Шемяка ищет смерти Мамонов, как убийц своего отца.

–  Ишь ты!
– удивилась Фотинья.
– В таком разе слова Кувыри всё равно не шли бы в зачёт. Ведь он тут же умер. Кому поверят? Тебе? Ещё хуже - мне?

Всеволожа примолкла. Фотинья была права.

–  Ба-а-арышня, поспеши, - поторопила она.
– Ближе к свету - самый час для татьбы.

Молча дошли до избы Олёницы. Пробрались к своим лежбищам: Евфимия - на голбец, Фотинья - на лавку. Сон охватил без снов. Замелькало только что пережитое и исчезло…

С утра Всеволожа терзала разум: как вызволить из огня невинных? Фотинья сидела у растворенной оконницы, кутаясь в чёрный плат. Как монашка, давшая строгий обет молчания. Единожды лишь откликнулась.

–  Сколь крепко было ваше сестричество!
– обратилась к деве боярышня.
– Сколь необоримо оно могло стать перед бурей! Отчего буря сломила вас?

Бывшая лесная сестра обернулась к бывшей подруге:

–  Сломила… Только не извне - изнутри. Раскоторовались - разрушились. Помнишь, ты бежала от нас из леса? Удалилась и амма Гнева. Не нашла сил помочь… Вот мы и сожжены.

«Ты-то не сожжена», - глубоко спрятала упрёк Всеволожа.

Словно услыхав, Фотинья ответила:

–  Я ли перед тобой? Призрак во плоти! Дух сгорел…

Снова боярышня погрузилась в поиск: как спасти осуждённых? Требовался большой заступник. Властью ли, силой ли могущий разметать неправый костёр. В ком сила и власть? Все далече. Василиус - без державы и скипетра. Юрий Патрикеич - без войска…

Ещё день минул в бесплодных мыслях.

Фотинья собралась в Москву пешей. Отговоры не помогали. Удалось удержать упрямицу мольбой не оставлять свою «ба-арышню». Дева вновь села у окна. Чёрный двор, полный кур, свиней, обдавал тяжким неблаговонием.

К кому припасть? К чьим стопам? Василий Ярославич Боровский за литовской границей, в Брянске. Ряполовские с Оболенскими невесть где. Названый митрополит Иона? Евфимия вспомнила споры с его участием, когда решалась участь детей Василиуса. И… вздохнула: рязанский владыка вряд ли знает можайских бояр, да ещё волхвов!.. Осенила мысль: Софья! Бывшая княжна Заозёрская, нынешняя великая княгиня! Немногое может противу властодержавца мужа, а какая-никакая заступница!

Боярышня поднялась. Только бы успеть! Ей вневеды, много ли отпущено времени.

Пампушка Олёница вернулась из торговых рядов. Объявила с порога:

–  Бирючи на стогнах кричат: повечер колдунов сожгут, мужа и жену! Мостники на Торгу установили столбы и рундук для князя. Старая княгиня Аграфена - литвинка, слышно, не явится поглядеть. Страшится!

По ногам Всеволожи косой ударили. Упала на лавку.

Олёница отпаивала парным молоком дневной дойки. Успеть бы выполнить завещанье Андрея Дмитрича! В узелке был серебристо-коричневый порошок. Медный или медно-свинцовый. А лёгкий! Надвое поделила, спрятала в рукавах.

Фотинья отказалась идти на Торг. Побелела в необъяснимом упорстве. Олёница и Евфимию отговаривала:

–  Не устоишь там, лебёдушка. Даже от вести лишилась ног!

Фотинья не смела остановить, а глядела с надеждой.

–  Пойду, - покрылась Евфимия чёрной понкою.
– Есть понадобье.

На Торгу перед заповедным пространством с двумя столбами, за цепью бердышников, полукольцом собирались мёстичи - жители Можайска, а также окрестные поселяне. Княжеский рундук, сработанный мостниками на славу, ещё был пуст. Кат в чёрном кобеняке с пришитым к вороту колпаком, с длинными рукавами, распоряжался подручными, что окладывали столбы дровяными клетями. За спиною Евфимии с холопской безропотностью приговорил стариковский голос:

–  Головная казнь - кара, наказанье от Господа!

Забубнили набаты, оборвав многоглагольность толпы. На рундук взошёл князь. Он явился не в лучшем платье: в бархатной тёмной ферязи, длинной, прямой, без воротника. Людство оспешливо раздалось, открывая путь двум телегам, привёзшим двух вязней: боярина и боярыню. Евфимия цаплей тянула шею, тщась увидеть родные лица. Верхушки шапок мешали.

Дьяк Фёдор Кулудар выступил с харатейным листом назвать вины приговорённых. Разобрать бы слова, а она протискивалась, норовя стать ближе. Хорошо видела, как Мамонов взвели на клети, привязали к столбам. Купчина в первом ряду тонко оповестил:

–  Простились, аки голубь с голубкой. Евфимия пробилась к нему.

С неожиданной силою на весь Торг прозвучал голос аммы Гневы:

–  Позовите священника!

Торговка в рыбном фартуке утёрла слезу:

–  За это бы их простить!

Священник, совершив требу, покинул обречённых одного за другим. Кат подал знак к прощанию.

Первым подошёл дворский из Нивн, опустил перед боярыней и боярином по охапке цветов. Всеволожа - за ним. Столб Андрея Дмитрича оказался ближе. Опустила завещанный узелок на дровяную клеть перед ним. Показалось, Мамон кивнул. Иль помержилось? Тем временем кто-никто вереницей подходили к столбам, подносили цветы и платчики, образки и тельники… Людство издавало стон. Князь дал знак Яропке. Тот мячом - с рундука. Бердышники разогнали прощающихся. Евфимия едва подошла с узелком к дровам аммы Гневы, её так сшибли - отлетела на сажень… Не упала. Крепко сжала содержимое в кулаке. Пыталась умолить приставов: прислужница, мол, казнимой боярыни. Оттеснили за оцепление: - Пшла, нечистая!

Заветное место являло порог между первым миром - вещественным и непосредственно третьим - огненным. Всеволожа винилась глазами перед Андреем Дмитричем: его «милушка» не исполнила завещания! Он же страдальчески устремлял взоры на Акилину Гавриловну…

Кат поднёс два горящих пеньковых витня к его и её подножиям.

Вспыхнул хворост в дровяных клетках. Взвились кудри дыма перед лицом огня. Клетки занялись, затрещали…

Следующее мгновение очевидцы вспоминали, как конец света. Вырос огненный столп от земли до неба. Не столп - красный смерч! Всё крутилось… Падали замертво приставы и бердышники. Рухнул кат в пылающем кобеняке. Как слизанный, опустел рундук. Всеволожа заметила: Яропка и Кулудар подсаживали князя в седло. Толпа с воем побежала, ломая лавицы с дорогим товаром. Торг оголился. Боярышня стояла одна. Платье пахло сосной. Серосмольный сумрак вился над площадью.