Ослепительный нож

–  «Ты, как свеча, волен в себе до церковных дверей, а потом не смотри, как и что из тебя сделают. Ты, как одежда, знай себя до тех пор, пока не возьмут тебя в руки, а потом не размышляй, если разорвут тебя и на тряпки. Имей свою волю только до поступления в монастырь».

Боярышня опустила фолиант на колени. Княгиня, взглянув на неё, переняла и убрала книгу.

–  Ну, ну, ну!
– возложила материнскую руку на боярышнино чело.
– Прояснись, прояснись! Тотчас станем к заутрене собираться. Попригожу, не торопясь. Присмотри, что надеть…

Поехали потемну. Луна просияла. Снег под ней голубой. Мороз тихий, ласковый. Воистину сочельник рождественский! Пройдёт ночь в молитвах и песнопениях у Пречистой, и увидит Евфимия по пути домой маленьких христославов, преодолевающих сугробы, с торжеством возносящих над головами светящиеся восьмиконечные звёзды. Сейчас, приближаясь к Торговой площади, она углядела в оконце факелы и жестяные светцы, светлячками мелькавшие в талом пятачке за слюдой. Отчего-то казалось, будто они не движутся, а стоят. Ждут не ждут? А кого им ждать? Народ спешит в храмы. Звонят к заутрене! Боярышня неутомимо дышала на слюдяной пятачок и вскоре уверилась: каждый светоноша не одинок! За ним - люди. Не просто люди, вооружённые ратники. Нет-нет да и попадают в полосу света то стан, опоясанный мечом, то саадак лучника, то плечо копьеносца. Зачем оружие перед праздником? Чем ближе к вратам кремлёвским, тем чаще спрашивала себя об этом.

–  Княгинюшка, а княгинюшка! Худое в нынешнюю ночь затевается.

–  Окстись, - посоветовала старуха.
– Чего только под Рождество не помержится!

У Никольских ворот Ядрейко провозгласил: - Карета боярыни Ульяны Перемышельской! Атпирай!

Тяжёлые кованые воротины растворились. Возок въехал под каменный свод. А некие люди, звеня кольчугами, впёрлись следом, едва не оттесняя его, шурша шубами по обшивке…

–  Э-ге-ге-ге!
– услышала Всеволожа восклицанье возницы.

И Ульяна услышала, хмыкнула, а не придала значения.

Возок камнем из пращи полетел по Никольской.

Вот и паперть Успенского собора. Тут коней и возков видимо-невидимо. Открыв дверцу, Ядрейко помог княгине сойти, подал руку боярышне, истиха произнёс:

–  Веди старую в храм. Разведаю, что у ворот. Дожидайся.

Пробираясь в толчее к паперти, Всеволожа заняла свойственницу речами:

–  Ещё по сей день, княгинюшка, кремлёвские жители не отстроились. Такой был пожар! Твои ж хоромы целёхоньки.

Старуха с удовольствием похвалила себя:

–  Или я не мудра? Супругу говаривала: чем далее от Кремля, тем надёжнее.

Служба началась. Архидиакон на амвоне возглашал Великую ектинью. Нареченный митрополит Иона в окружении иподиаконов возвышался в сиреневой мантии на кафедре посреди собора. Софья с маленьким сыном Иваном (почти однолеткой своему соименнику, сыну Василиуса) стояла на рундуке, где Евфимия привыкла видеть Витовтовну. Место великого князя пустовало. Шемяка с Можайским стоят у Волока, ждут главных сил Тёмного, как с недавнего времени стал называть народ свергнутого страдальца. Кому оставит жизнь и власть этот бой, зрячему ли, слепому ли, во всяком случае он должен быть последним. Евфимия, вознося молитву, осеняясь крестом, с волнением ожидала Ядрейку. Вот недавний атаман Взметень запалисто задышал за её плечом:

–  Тихо!.. Михал Борисыч Плещеев внезапь занимает Кремль. Наш въезд его людям открыл ворота. Движутся сюда. Покуда не началась кутерьма, надо уходить.

Всеволожа, не оборачиваясь, велела:

–  Сопроводи княгиню. Вскорости буду следом. Слышала, Ядрейко чуть ли не силой повёл Ульяну:

–  Выдь, матушка. Срочная весть из дому. Вестило у возка ждёт…

Сообразила: Михал Борисыч Плещеев - двоюродный брат Андрея Фёдорыча, её сподвижника по сидению нижегородскому и татарскому плену. Стало быть, или Шемяка разбит, или в обход ему вой Василиуса занимают столицу.

Достойной ступью, не привлекая внимания, Всеволожа взошла к великой княгине, как привыкла всходить к Витовтовне. Завидев её, Софья потеряла дар речи.

–  Ты… ты… ты… - только и смогла произнесть. Боярышня заявила жёстко:

–  Коли мне веришь, иди со мною. Софья ещё открывала рот, но уже без звука.

–  Будь покорна, - шептала ей на ухо Всеволожа.
– Спасёшь и себя, и сына.

Софья затрепетала. Чинно (у Евфимии отлегло от души!), по достою она с ребёнком покинула своё высокое место, в сопровождении боярышни пошла к выходу. Всеволожа заметила перед дверью: наместник Шемякин Фёдор Васильич Галицкий обратил взоры к Софье, сам начал пробираться, дабы степенно оставить храм.

Посадив спасёнышей в княгинин возок, Евфимия умостилась рядом. Ядрейко не сразу погнал коней.

–  Кто тут? Кто с тобой?
– беспокоилась Ульяна Михайловна.

–  Княгинюшка, не взыщи, - попросила боярышня.
– Спасаем Софью Шемякину и её дитя.

Старуха рассудила, необинуясь:

–  Михал Плещеев семью мятежного Юрьича без оков не оставит.

Осмыслив страшную новость, бывшая великая княгиня запричитала навзрыд:

–  Ми-тень-ка-а-а! Эко горе! То-то горе! Свижусь ли с живым? Мёртвого ли помяну? Горе по горю, беда по бедам! Ой-ой! Зачем в жизни малой да высота великая? Где чается радостно, там встретится горестно…

–  Перестань, - велела Ульяна Михайловна.
– От тебя дитя плачет.

–  Цел твой Митенька, - успокаивала Евфимия.
– Был бы мёртв или схвачен, не крадучись бы Плещеев вошёл в Москву.

Софьина причеть стала затихать. Шемячич заподвывал, притулившись к матери. Всеволожа обратилась к княгине:

–  Дозволь, отвезу другиню в безопасное место?

–  В мой дом?
– спросила старуха.

–  Обыщики чужими глазами проверят домы, - возразила боярышня.

–  В Домодедово?
– предложила княгиня. Всеволожа ненадолго задумалась.

–  Начнут доиск по деревням, Домодедова не минуют.
– И спросила у Софьи: - Сама-то где мыслишь надёжнее затвориться? В Угличе?

Та, справляясь с собой, объявила внятно:

–  Углич ближе (хлип, хлип!). Галич крепче (хлюп, хлюп!). А как? С кем? На чём?
– И сызнова - в три ручья: - Ми-тень-ка-а! Горюшко с тобой, беда без тебя! За хоромами бездомье, за поклонами пинки… Ой-ой!

В голос с матерью завопил Шемячич:

–  Вырасту, всем всё вымещу!

«Уж ты выместишь!» - подумала Всеволожа, вспомнив поведение сына Василиуса Ивана в столь же тягостных обстоятельствах.

Старая бездетная княгиня ёрзала на подушках, не привычная к реву, ни невесткину и ни внукову. Не было у неё ни той, ни другого.

–  Благослови доставить несчастных в Галич, - напрямую обратилась к ней Всеволожа.
– Твой возок не досмотрят. Лучше Ядрейки оберегателя нет.

Свойственница молчала. Евфимия успела усвоить: её молчание предвещает отказ. А в чём отказано, то отрублено!

–  Тпррр!
– раздалось снаружи.

Факельным пламенем озарились оконца. Замер заливистый звук полозьев. Боярышня выглянула в проталинку. Не узрела ничего. Затянут отдышанный пятачок молодым ледком. Голоса снаружи - как лай на псарне.