Ослепительный нож

–  Пищаль?
– спросила Всеволожа, кивнув на стальной ствол в его руке.

–  А разве боевые новизны лишь у твоей латынки?
– прищурился Можайский.
– Мне Карион Бунко рассказывал про её подвиги.

–  Ей подарил пищаль Конрад Фитингор, рыцарь, - вспомнила Евфимия.

–  А мне Яган Готхельф, посольник князя Местеря, - похвастался Иван.
– Залучил гостя, и вот - память! Матушке Аграфене Александровне - иной поминок: лохань да рукомойник, серебряны, золочёны.

Взошед на гульбище, князь долго простоял, склонённый над Лукой. Евфимию не подпустил: не для девиц такие страсти. Пыхтя от туги, княжьи люди снесли убитую Матрёну вниз.

–  Навылет в сердце, господине, прямо в сердце!
– взахлёб докладывал Яропка.

Сбежалась челядь поднять Луку на простынях и возложить на одр в его покое.

–  Свезём беднягу к нашим костоправам, - решил князь.

–  Пока же в честь столь славного охотника устроим пир на месте?
– предложил угодливый болярец.

Другой поддакнул:

–  Редкая добыча! Князь согласился:

–  Пир так пир.

Бабы замывали скоблёный пол на гульбище.

–  Эй, кто там! Девки, мамки!
– закричал Иван Андреич.
– Обиходьте московскую боярышню!
– ввёл он в хоромы Всеволожу.

–  Отпусти медведника, - упорно добивалась милости Евфимия.

Князь отвернулся, едва она была взята под белы руки.

Когда он постучал в её одрину и был впущен, глаза его расширились, рот растянулся, ладонь хлопнула в ладонь.

–  Теперь-то истинно Воложка! Любава Дмитрия и трёх Васильев.

–  Каких Васильев трёх? Вот вздоры!
– оправила подле себя по лавочник Евфимия.

Можайский не ответил.

–  Ох, ну и мовницу спроворили тебе прислужницы Луки! Как ткань льняную отбелили!
– восхищался он.

Про двух Васильев Всеволожа догадалась без ответа. Кто третий? Вернула вспять беседу:

–  Глумишься, поминая про Василиуса и Косого. Стыд тебе, Иван!

Князь развёл руками, склонил голову.

–  Не ставь во грех. Шучу в надежде на безгневие.
– И, всё-таки не утерпев, сощурился: - Про третьего забыла! Про Ярославича Боровского. Твой тайный воздыхатель с детства! Подружия его занемогла. Увёз в Литву совсем плохую. Большую могу надобно иметь с недужной и тремя детьми. Старшой-то отрок, младшие - ещё младенцы. Он могач!

–  А где медведник?
– оспешилась сменить речи Всеволожа.
– Отпусти поимыша.

Можайский посмурнел, ответил жёстко:

–  Не твоего высокого ума сие низкое дело.
– И предложил, дабы отвлечь боярышню от легкомысленной заступы: - Желаешь лицезреть несчастного, измятого медведицей? Лука, сказали, пришёл в память. Иду к нему. Не возражаю против твоего сопутствия.

Евфимия не отказалась пойти с князем к одру хозяина хором.

Кликнутая челядь провела их через сени в большой покой. Лука лежал под покрывалом, смежив вежды. Князь подступил, склонился низко:

–  Видишь ли меня и слышишь ли?

Боярышня держалась одаль. Урядливый Яропка на цыпочках втулился и застыл у входа.

–  Вижу и слышу, - отвечал Лука.

–  Зачем ты полюбил бесовское позорище и пляску и предался пьянству?
– укорил его Можайский.
– Бог тебя прославил чудотворным образом Своея Матери, а ты низошёл к бесполезному мирскому житию. Поделом тебе так приключилось!

С одра послышались глухие всхлипы.

–  Помоги мне, господине! Распорядись богатством на дела богоугодные. Останусь жив, свези в обитель. Хочу постричься, окончить дни в глубоком покаянии.

–  Ты будешь жив, - утешил князь.
– Походный костоправ смотрел твои изъяны. Отлежись. Завтра - в Можайск. Долечим. Раскаянье твоё Бог примет.

Иван Андреич вышел. Евфимия с Яропкой - следом.

–  О, людие!
– промолвил князь за дверью.
– Здоровые грешат, а умирающие каются…

–  Коль ты так добр, освободи медведника, - опять пристала Всеволожа.

Иван сказал с досадой:

–  Добр до предела.
– И спросил: - Куда путь держишь?

–  В Нивны, разумеется, - ответила боярышня.

–  Яропка, погляди, готов ли пир?
– велел Можайский. И продолжил, когда тот удалился: - Не езжай, Воложка. Не место тебе в Нивнах. Там пусто…

Боярышня остановилась.

–  Там Мамоны. С ними мне нигде не пусто. Можайский с сердцем произнёс:

–  Свалилась ты на мою голову! Кой враг тебя подвиг бежать по упрежденьи Софьи не в Новгород, а в Углич? Василиус не столь гостеприимен, как рассчитывала? Хоть Марья ежегод брюхата, а, видно, держит над ним власть?

–  Станешь грубить, уйду, - сказала Всеволожа.

В конце прохода замаячил коломенской верстой Яропка.

–  Пир готов!

–  Пойдём!
– пригласил князь.
– Тебе время поесть. Не в одиночку же…

В столовую палату пирники вносили жареного лебедя, что на шесть блюд раскладывается, а с ним (губа не дура у Луки!) и журавлей, и цапель. Окруженье ждало князя.

–  Боярышня Евфимия Ванна Всеволожская! Прошу любить и жаловать, - представил гостью Иван Андреич.

Мужское общество приятно оживилось. Всем было любопытно видеть дочь боярина Ивана Дмитрича, о коей до Можайска доходили слухи с пересудами.

–  Мы случаем сюда попали, и она случайно, - объяснил князь.
– Мы голодны, она с дороги не сыта. Надеюсь, знатная девица пиру не помеха?

Так оправдал он с лёгкостью поступок свой противу правил. А кто ему мог поперечить? Все только поприветствовали женский лик на мужеском собрании.

–  Гляди, орлы какие!
– подводил Можайский гостью поочерёдно к своим ближним.
– Василий Шига, мой наместник на Москве!.. Елеазар Васильев, лучший мой боярин!.. Воевода Семён Ржевский!.. Дьяк Фёдор Кулу дар и дьяк Щербина… Яропка тоже воеводит славно, а, Яропка?

–  Как прикажешь, государь!
– тряхнул кудрями озорно глядящий молодец.

Степенно порасселись, почти молча. Каждый место знал, кто с кем. Пирники разлили мёд и вина. Елеазар Васильев возгласил здравицу. Кубки содвинулись. Боярышня пригубила и обнаружила в своём (Лука - разборчив!) кардомоновое пряное вино.

Веселье началось. Первые обрывки развернувшихся речей не привлекли внимания боярышни. Семён Ржевский поведывал Яропке о Большой Узде, цепи укреплений против степняков по берегам Оки, Угры, где довелось ему служить: