Ослепительный нож

–  Какой Асфане?
– удивилась боярышня.
– Мне услуживает татарка Дзедзе.

–  Какая ещё Дзедзе?
– в свою очередь удивилась Фотинья.
– «Дзе, дзе» по-татарски «да, да», «ладно, ладно». Её зовут Асфана.

–  Не разумею татарский, - смутилась Евфимия.
– Тебе он ведом?

–  Ещё бы!
– Дева опечалила свой весёлый лик.
– Родилась, выросла в Орде. Родителей-полонянников потеряла в мор. Нищенствовала на паперти русской церкви. Блаженной памяти князь Андрей Можайский, будучи в Сарае, сжалился над сиротой, привёз на Русь, выпестовал, как родную. Княгиня же его, литвинка Аграфена, испугалась, что сыночек её Вака слюбится со мной, прогнала из дому по смерти князя. Слава Богу, приуютили Мамоны. Амма Гнева приняла в своё сестричество.

Боярышня с большой натугой поднялась, взяла за руки сестру лесную, расцеловала в обе щеки.

–  Господь воздаст тебе, Фотиньюшка, спасительница моя!

Дева оправила слипшиеся пряди на висках заточницы.

–  Поверила в меня, голубка. Вот и славно! Возьмёмся за лекарство. Тем временем князья, наши враги, я мыслю, ещё не возвратятся из похода. Большую силу шлёт на них Василиус. Они в нём ещё видят удельного коломенца, а он великий князь Московский. Чем разрешится рать?

Боярышня, опершись на её руку, устало прилегла на одр.

–  Я разумею, не его победой, - тихо молвила она.
– Воевода Патрикеич стар. А Юрьичам отец прислал пособ.

–  Нам всё едино, ба-а-рышня, - прижалась к ней горячею щекою Тинка.
– Успеть бы на ноги тебя поднять. Пусть их дерутся. Наш путь не на Москву, а в Нивны. В жилище ведьм!

3

Евфимия выздоравливала в ненастье, а когда выздоровела и подошла к окну, утреннее солнце залило лож-ню золотом. Фотинья жмурилась у приоткрытой оконницы и, вскинув указательный перст, вслушивалась невесть во что.

–  Тишине внимаешь?
– улыбнулась боярышня.

–  Тс-с!
– шёпотом просвистела лесная дева.
– Улавливаю, что предрекает воронограй. Есть у аммы Гневы книга такая гадальная. Грядущее открывается по крику ворон.

–  Что же тебе вороны награяли?
– продолжала усмехаться боярышня.

Лик же её спасительницы оставался строгим.

–  Преграды накануне пути!

Евфимия так и села на одре, уронив руки долу.

–  Чёрные светлого не накличут!

Её побег был решён. Хотя подробностей предстоящего Фотинья не знала до времени. Иван Котов, боярин Шемяки, думал-продумывал важные мелочи. Тинка ждала его последнего слова, чтоб всё боярышне сообщить потонку.

–  Асфану вот-вот жду с ответом, - сжимала она ладонь в ладони.

–  Асфану?
– перепугалась Евфимия.
– Преданную ясырку Васёныша?

–  Ха!
– отмахнулась Фотинья.
– Ясырка, да не преданная. Ты в толк не возьмёшь, кто она такая.
– Присев рядком, многознайка продолжила: - Асфана - главная жена любимца Улу-Махмета, молодого ордынского воеводы, Ханифа. Она ласково зовёт его «Канафи». Отец царского батыра, стало быть, её свёкор, состоял беклярибеком в Орде, ба-а-альшим начальником! Асфану похитили люди Улумахметова брата Кичи-Ахмета. Между братьями свара за царский стол. А похищенницу привезли по Волге на Русь и продали костромским князьям. Так что Асфана душой с нами!

–  Не по нраву мне эта татарка, - призналась боярышня.

–  И она поначалу сочла тебя за княжескую прилучницу, - вздохнула Фотинья, - а подглядела в щёлку ваше единоборство с князем, тут же преисполнилась жалостью. Слышишь, как теперь к тебе обращается - «кюрюльтю», что значит «желанная»!

Лёгкая на помине, Асфана вбежала и быстро защебетала по-своему, обратясь к Фотинье. Всеволожа улавливала лишь некоторые слова: «Мушкаф», то есть Москва, «нойон», то есть князь, «баурши», неведомо что, лишь после выяснилось: дворский, главный челядинец.

–  А как толкуется «карапчи»?
– сразу же захотела боярышня узнать особо привлёкшее её слово.

Асфана смолкла, Фотинья с неудовольствием прервала разговор.

–  Что тебе, барышня, до отдельных слов? «Карапчи» может и чёрную кошку означать, и разбойника. Дело-то в том, что нынешней ночью замышляем побег. Всё готово!

–  Асфану с собою возьмём?
– спросила Евфимия.
– Сама-то она согласна?

Ясырка взглянула на свою ровню, как бы впитывая её глазами, и вдруг бросилась обнимать боярышню.

–  Согласная!.. Я согласная!
– выкрикивала она.

–  Ты разумеешь по-нашему?
– построжала Фотинья.
– Отчего же держала втайне?

–  Скрывала, - призналась татарка.
– Думала: больше слышать, больше знать. Теперь верю!

–  Уф!
– отступила Фотинья и широко распахнула оконницу.
– Ну, подарочек!

–  Не гневайся, - успокоила Всеволожа.
– Я, попадись в плен к неверным, так же бы поступила.

–  Кто неверный?
– возмутилась татарка.
– Ты неверный!
– и выскочила за дверь.

–  Не привыкла с ней к осторожности?
– засмеялась Фотинья, глядя на боярышнину растерянность.
– Подойди, воздуху вдохни. Душно, как в коконе!

Евфимия выглянула в окно и в ужасе отшатнулась.

–  Я… не в своей… одрине!
– надрывно произнесла она.
– Давно примечала, шагами мерила… Думала - болезнь. Куда они меня вознесли? Зачем в подоблачную высь? Проклятое непроницаемое окно! Тинка, почему не сказала?

Из окна ей открылось совсем не то, что видела прежде, стоя рядом с Шемякой. Кони - не тараканы, люди - не блошки, всё настолько букашечное - не вдруг разглядишь. И никаких яблоневых огородов, торговой площади - серые крошечные крыши посада горбились глубоко внизу, серебряная под солнцем дорога большой реки, извиваясь, исчезала вдали, а за нею - зелёный рытый ковёр лесов, и конца ему нет.

–  Успокойся, голубонька, - обняла Фотинья несчастную пленницу.
– Ей-Богу, мне невдомёк. Ужли не ведаешь, где находишься? Зачем грозила братьям-князьям, будто сбежишь из-под ста замков? Асфана клянётся: понятия не имела, чем тебя напоила. Кухарь велел снести взвар, а в нём было зелье сонное. Вот тебя, спящую, и переместили туда, где надёжнее. Ты - в Стрельной башне! Слышала приговорку? Баба едет, хочет башню сбить, воевода глядит, куда башня полетит. Ну, перестань млеть личиком… А ведь вороны верно награяли. Не преграда ли нашему пути во-он та пыль на окоёме?

–  Что видишь?
– страдальчески спросила Евфимия у помрачневшей Фотиньи.

Дева, изогнувшись, сунула руку под подол, будто ногавицу поправить.

–  А вот мы сейчас распознаем, какая беда грозит, - отозвалась она, извлекая непонятный предмет.

Евфимию поразило нечто знакомое: две металлические трубки вваяны в деревянный кожух. Фотинья приставила их к глазам боярышни.

–  Ну-ка…

Всеволожа увидела войско, движущееся по широкой дороге. Впереди на белом и вороном конях - два брата Юрьича. И очи боярышни замутились слезами. Экое наказанье Божье! В преддверье побега - возвращение окаянных пленителей. Неурочное, перечёркивающее все надежды! Она вернула Фотинье зрительный снаряд.