Основы человечности для чайников

— Я… не… — Людвиг снова сглотнул. — Это мне?

— Нам обоим, я тоже голодная. Но тебе больше. Ты сколько не ел-то вообще?

— Не знаю. Там же ни окон, ни часов, ничего нет. Вот я и… Спасибо!

— Да ты бери, бери, не стесняйся. Извини, что холодное, но там ещё чай горячий в термосе, с ним должно быть нормально. Или пошли домой, там поешь.

До дома Людвиг терпеть не стал, всё-таки залез в пакет обеими руками и чуть ли не с головой, неловко вскрыл контейнер и вгрызся в котлету. И сразу же потянулся за второй. Кажется, первую он проглотил целиком.

— Не торопись, жуй нормально, — велела Ксюха. — Никто у тебя еду не отберёт. Ну, по крайней мере, я не отберу. Так что лучше потихоньку. А то говорят, что если долго голодать, а потом резко объесться, то вообще умереть можно.

— Я живучий, — отмахнулся Людвиг, но скорость всё же убавил и челюстями задвигал. — И я не долго. Наверное. Может, пару дней.

— А как же ты на встречу не опоздал, если в Доме часов нет?

— Да я уже давно тут сижу.

— В кедах?

— В кедах… А что?

— А ну быстро пошли греться! — Ксюха вскочила с лавочки, как будто для того, чтобы переместиться в Дом, нужно было действительно куда-то идти. Впрочем, встать в любом случае не помешало бы.

Людвиг с сожалением положил обратно в контейнер третью котлету и бережно захлопнул крышку.

— А салфетка есть?

— Там же, в пакете.

— Ксю, ты сокровище!

— Сокровище твоё тоже в пакете.

— Ты вскрыла коробку?

— Вскрыла, — не стала врать Ксюха. — Хотела убедиться, что нашла именно твой клад, а не какую-то постороннюю жестянку. Но я ничего оттуда не брала, честно. Можешь пересчитать.

— Думаешь, я помню, сколько и чего там точно было? — Людвиг вытер жирные руки, швырнул салфетку в ближайшую урну и медленно, с заметным трудом поднялся. Нормально опираться на правую ногу он всё ещё не рисковал. — Пошли домой.

— Пошли домой, — повторила Ксюха, протягивая ладонь.

Кажется, она уже начала привыкать к перемещениям.

* * *

В Доме ничего не изменилось. По крайней мере, на первый взгляд.

Новые двери не отросли, окна не прорезались, шкаф из стены не вылупился.

Ксюха скинула куртку на кресло и подсела ближе к камину. В нём потрескивали те же дрова, что и вчера, дым послушно уходил в трубу, которая никуда не вела, а искры иногда взмывали в воздух, но никогда не падали на пол. Но от огня шло совершенно настоящее, живое тепло, и комната в отблесках пламени казалась уютной и почти родной.

Это было странно. Как может казаться родной комната, в которой ты очутился второй раз в жизни?

Но Ксюха совершенно точно знала, что может вот так кидать куртку на кресло, а сумку — на куртку, может сидеть на шкуре возле камина, может даже заснуть здесь, если захочет. А если не захочет — может заснуть не здесь, а на кровати. Потому что у неё есть кровать. Потому что Дом сделал ей кровать.

За все пятнадцать лет своей жизни Ксюха спала на кровати только в гостиницах, когда ездила с бабушкой в отпуск. Наверное, это были не самые лучшие гостиницы и не самые лучшие кровати, но всё же не старый продавленный диван, стоящий дома.

Но это были чужие кровати.

На чужой кровати нельзя было свить гнездо из одеял и оставить его в таком виде на весь день, потому что бабушка сразу начинала ворчать: «Заправь постель немедленно! Что люди подумают?!»

Люди — горничные — вряд ли думали что-то особенное. Убираться в номере и приводить в порядок кровати было, вообще-то, их работой.

И Ксюха же не делала ничего плохого: не била стаканы, не пачкала полотенца, не прожигала столешницу. Она просто хотела спрятать под одеялом немножко сонного тепла, чтобы вечером нырнуть в это тепло, а не в идеальную, без единой морщинки, постель.

А здесь (дома? в Доме?) никто бы слова не сказал на все Ксюхины выкрутасы с одеялами. Почему-то она была абсолютно в этом уверена.

Но ещё больше она была уверена в том, что на ночь всё равно придётся вернуться в тот дом, который с маленькой буквы. Потому что бабушка. Потому что так положено. Потому что… ну… она же не вся в мать, а только немножко. Генетически.

Людвиг прохромал к своей двери (к той, за которую заглядывать было нельзя), пошуршал немного в комнате и вернулся с жестяной миской. Ксюха такие только по телевизору видела — в старых советских фильмах про ответственных советских работников, изредка заходящих в огромные советские столовые.

В миску как раз поместились остатки котлет и макарон, а сама миска отправилась в камин и встала там поверх дров.

— Не подгорит? — на всякий случай уточнила Ксюха.

— Не успеет. — Людвиг вытряхнул из пакета термос, салфетки и единственную вилку. И коробку с сокровищами, на всякий случай завёрнутую отдельно, чтобы ничего не выпало.

Вилке внимания досталось больше, чем коробке. Людвиг осторожно покрутил её в руках, внимательно изучил узор, потыкал пальцем в тупые зубцы. Вздохнул.

— Что? — не поняла Ксюха.

— Да ничего, отвык просто.

— Тебе в этой вашей магической тюрьме вилок, что ли, не давали? А есть как же?

— Ложкой. Или руками. Как повезёт. С вилкой, наверное, проще было бы.

У Ксюхи возникло стойкое ощущение, что последнее предложение относилось не к еде. А к чему тогда? Что было бы проще? Заколоть охранника? Нацарапать на стене завещание? Играть на зубцах, как на губной гармошке? Охотиться на тюремных тараканов?

— У вас там тараканы были?

— Я не видел.

— А сколько ты там вообще сидел?

— Не знаю точно. Недели две-три. Я сначала не считал, а под конец запутался, — честно ответил Людвиг, принюхался и потянулся в камин за миской. Обжёгся о металл, зашипел, огляделся в поисках прихватки или полотенца, не нашёл, кое-как натянул на ладони длинные рукава свитера, опять сунулся за миской, подхватил, быстро переставил на пол, снова принюхался, с удивлением уставился на тлеющий рукав, выругался, стянул свитер и потащил его в ванную. Заодно и руку обожжённую холодной водой сполоснул.

Вернулся. Опустился на шкуры. Буркнул что-то неразборчивое.

— Очень больно? — спросила Ксюха.

— Не, ерунда, на мне быстро заживает, — отмахнулся Людвиг и радостно вонзил вилку в котлету. Потом спохватился и протянул её Ксюхе. — Будешь?

— Ешь, голодающее Поволжье. Я потом, если останется. Или дома.

— Спасибо. Что бы я без тебя…

— Страдал бы. И хватит болтать с набитым ртом.

Людвиг послушно заткнулся и занялся едой. Сейчас он ел уже не так торопливо: тщательно всё пережёвывал, облизывал губы и вилку, жмурился, наслаждаясь вкусом (хотя какой там вкус-то, особенно у макарон?) и выглядел совсем по-домашнему.