Основы человечности. Работа над ошибками

— Не хочет. Хоть и заслужил. Он же трус и идиот, помнишь? И ещё друг… который Боба, тоже не хочет, чтобы Биба сел в тюрьму. И говорит, что… типа, тогда получится, что он зря сдавался и брал всё на себя. Какой в этом смысл, если в итоге наказание достанется обоим?

— Да, так себе ситуация. А от меня-то тебе что нужно?

— Совет.

— Исходных данных маловато. — Фёдор покрутил в руках свою банку, словно надеялся вычитать недостающую информацию на пивной этикетке. — Но если думать отстранённо, то я бы предложил твоему другу…

— Не моему. Абстрактному другу.

— Не твоему абстрактному другу я бы предложил сбежать куда-то, где его не найдут. Если такое место существует, конечно. А Биба наш пусть дальше живёт как жил, всё равно вряд ли какая-то тюрьма сделает ему больнее, чем собственная совесть.

Тимур вздохнул. Где-то в глубине души он надеялся на обратное: что расскажет всем правду — и его наконец-то отпустит. Тайна, живущая внутри, жгла, скреблась и просилась наружу. Ненадолго помогали дружеские беседы и физическая активность, но после передышки становилось только хуже, и не верилось, что со временем будет легче.

Да и не надо. Не заслужил.

— Я не выдержу, Федь. Ещё немножко потерплю, конечно. До свадьбы, чтобы никому праздник не испортить. А потом, если больше ничего не придумаю, пойду сдаваться. Лучше так, чем в окно или с какого-нибудь моста.

— Дурак, что ли?

— А что мне ещё остаётся? Если я не признаюсь, никто его невиновность не докажет!

— Ладно, давай так: допустим, посадят тебя в тюрьму. Ну, или каким-то другим образом накажут. Я не знаю, как у вас там наказывают: подвесят над кипящим вулканом, заставят смотреть все сезоны «Сверхъестественного», клеймо позорное выжгут. Но кому в результате станет лучше?

— Мне! — убеждённо выкрикнул Тимур.

— Почему?

— Потому что я преступник и должен быть наказан.

— Сомневаюсь.

— Ты просто не знаешь, что я сделал.

— Не знаю, и не уверен, что хочу знать. Но сейчас — живой и свободный — ты всё же какую-никакую пользу людям приносишь, детей учишь. Они тебя любят. Хочешь, чтобы они разочаровались в тебе и во всём, чему ты их учил?

— Ну… нет… Но они же ничего не узнают. Подумают, что я просто уволился.

— Вот-вот, уволился, бросил их на произвол судьбы.

— Ты утрируешь.

— Нет, пытаюсь воззвать к твоему чувству социальной ответственности.

— То есть давишь на жалость.

— Да! — Фёдор отхлебнул пива. — Кто-то же должен. Когда ты начинаешь думать о других, то перестаёшь загоняться. Так что подумай о детях. Про Ксюху твою разноцветную, например, подумай — к кому она за советом пойдёт, если тебя не будет?

— К Людвигу. Ничего, как-нибудь без меня разберутся.

Фёдор, услышав имя, не выдал удивление ни единым жестом. Даже глазом не моргнул.

Про Людвига он, конечно, знал — но ровно то, что Тимур счёл возможным рассказать. Правда, рассказывал он обычно на эмоциях, так что мог и ляпнуть что-то лишнее ненароком, но Фёдор, как водится, старательно пропускал мимо ушей все нестыковки и отклонения от официальной версии.

Не то чтобы она так уж сильно отличалась от реальности. В ней тоже фигурировал Людвиг Майер, сын отцовского компаньона, который помогал Тимуру с математикой, физикой и прочими точными науками, да и вообще был кем-то средним между старшим братом, лучшим другом и примером для подражания. Почти как сын маминой подруги, только папиного друга.

Потом случилась трагедия на стройке — и пример для подражания исчез в неизвестном направлении. Полиция так и не определилась, считать его главным подозреваемым или важным свидетелем, которого аккуратно устранили. Ситуацию покрутили в разные стороны, сравнили версии, опросили очевидцев, призвали на помощь экспертов — да и списали всё на несчастный случай при работе с пиротехникой. Мол, солнечный лучик неудачно преломился через какую-то стекляшку и ещё более неудачно подпалил фитиль одного из фейерверков, а дальше началась неконтролируемая цепная реакция.

Версия выглядела откровенно бредовой, но эксперты, настаивавшие на ней, клялись и божились, что именно так всё и было. Ещё бы, после общения с лучшими менталистами города!

Тимур, конечно, не мог рассказать Фёдору, что произошло на самом деле, поэтому ограничился тем, что вслух костерил пропавшего Людвига и желал ему всяческих кар.

В общем-то, легко было догадаться, кто скрывался под именем условного Бобы, возникшего из небытия.

— Вот-вот, и про Людвига тоже подумай, — серьёзно кивнул Фёдор. — Сам же сказал, что он бы не хотел…

— Всё, хватит, я понял, — перебил его Тимур. — А то сейчас мы дойдём до того, что и ты бы не хотел…

— Дойдём, конечно. Знаешь, если у меня будет выбор между тобой и человеком, о котором я только слышал, причём в основном плохое… Ну как думаешь, кого я выберу? Так что мне бы, конечно, не хотелось видеть тебя за решёткой, хоть за железной, хоть за магической.

Тимур сначала даже не сообразил, что его в этой фразе зацепило. Не обрадовало, не огорчило, не смутило, а просто странным образом царапнуло слух своей чуждостью.

Потом понял:

— Ты впервые произнёс вслух слово «магический» применительно к реальности!

— Сорян, больше не буду.

— Да почему? Почему ты так старательно игнорируешь магию?

— Потому что вы с Динкой так же старательно меня от неё отгораживаете. А я, знаешь ли, не слепой. Но и не тупой. Если вам надо, чтобы я ничего не замечал, я согласен не замечать. Нервы целее будут.

— Меньше знаешь — крепче спишь?

— И это тоже. А ещё — должен же среди твоих друзей быть хоть один нормальный человек. И, кстати, как друг, я от души советую… — Фёдор пересел на диван, подперев Тимура, осторожно вытащил из его рук остатки пластикового стаканчика и вставил вместо него банку пива. — Пей! Пей, хуже уже не будет. И не раскисай раньше времени. Сдаться всегда успеешь. Попробуй для разнообразия побороться.

— Как?

— Не знаю. Сейчас — не знаю. Но постараюсь об этом подумать. Вдруг есть другие варианты, о которых я не в курсе.

— Ты много о чём не в курсе, — вздохнул Тимур. — Я могу рассказать, но…

— Не надо, — остановил Фёдор. — Пока что — не надо. Попробую посмотреть на эту историю со стороны, независимым взглядом. И, кстати… вот мы тут обсуждаем, что сначала все думали, что виноват он, теперь выяснили, что виноват ты… А не может быть виноват кто-то третий?

— Да там же больше никого не было!