Останется с тобою навсегда

– Товарищ подполковник, второй стрелковый батальон выстроен. Разрешите вести на завтрак.

– Ведите.

– Поротно, с песнями, шаг-гом ар-рш!

Запевалы без азарта размыкают голоса, роты подхватывают недружно, сбивается строй.

– Песни отставить, шире шаг!
– приказывает комбат громко и, повернувшись ко мне, как бы оправдываясь: - Всему, в том числе и песне, есть время и место...

Роты скрываются за леском, шагая к низине, где стелется дымок полевых кухонь.

– А мы в мою землянку, подкрепимся чем бог послал, - приглашает Чернов по-хозяйски.

– Пойдем лучше посмотрим, что бог послал в солдатский котел.

Каша пшенная жиденькая, кружок заморской колбасы невелик, чай пахнет веником.

– Капитан, подкормить бы солдат, а? Неплохо бы зелень и еще что-нибудь.
– Смотрю в неподвижные рыжие зрачки Чернова.

– Личного капитала нет, а менять кильку на тюльку, - приподнимает острые плечи, - можно угодить, куда - сами знаете...

Сейчас в его глазах множество оттенков, при желании можно прочитать и такое: уж вы, дорогой товарищ, оставили бы нас, сами справимся.

– Так что там у вас по распорядку учебного дня?
– спрашиваю.

– Десятикилометровый бросок с полной выкладкой, затем боевая стрельба по первой задаче.

– Действуйте, считайте, что меня здесь нет.

– Зрение и слух не обманешь.
– Он улыбнулся.

– Работайте, капитан.

Строятся роты на вытоптанной пустоши. На солдатах вещевые мешки, скатанные шинели, саперные лопаты, по два подсумка и по три гранаты без запалов. Тут собираются совершать; тяжелый марш. Солнце еще невысоко, но припекает. День будет знойным. Колонны рота за ротой потянулись к дороге.

Батальон быстро удалялся, поднимая пыль, которая тут же оседала. Клименко спешит ко мне, ведя на поводках коней.

– Обождем, старина, пусть возьмут разгон.

Медленно двигалось к зениту раскаленное солнце. Небо без птиц, без голубизны; в мглистом чреве его гудит одинокий самолет.

Нарзан просит повод. Идем по стерне, на подъем, под копытами, шныряют юркие темно-зеленые ящерицы. Батальон, окутанный пылью, стремительно движется на юго-запад, туда, где в колышущемся мареве проглядывается узкая лесная полоска. Вот и хвост колонны... Кто-то, прихрамывая, тащится по обочине; отстающие, заметив меня, рывком догоняют замыкающих. Лица красные, в глазах усталое напряжение, на гимнастерках черные пятна пота. Солдат сидит на стерне и разматывает портянку. Рядом конь с седоком, с головы до пят покрытым пылью.

– Говорю, в строй, немедленно!

– Та не могу я, рана у меня распарилась. Глядите, - солдат поднимает оголенную ступню.

– Подошлю фельдшера, но смотри, ежели волынишь, к самому комбату представлю!
– Верховой стременами горячит коня.

Вот те и на, да здесь целая кавалерия! Взводные и ротные без походной выкладки носятся на лошадях, с боков сжимая строй.

Я спешиваюсь, приказываю Клименко вести лошадей, а сам обгоняю взвод за взводом, пока не добираюсь до головы колонны. Командую:

– Реже шаг! Держать дистанцию!

Ко мне пристраивается комбат, молча идет нога в ногу. Минут двадцать я сдерживаю марш, а потом набираю привычные сто двадцать шагов в минуту.

– Привал!

Останавливаю колонну возле большой лужайки со старой ветлой посередине, защищающей от солнца степной колодец с воротом.

– Капитан, пошлите за фельдшером.

Чернов отдал распоряжение, вернулся и, спокойно выдержав мой взгляд, ответил на не заданный ему вопрос:

– За всех отставших наказание понесут кому положено.

– Ваши офицеры уже спешились?

– Многие фронтовики, после госпиталей...

– А солдат в батальоне после госпиталей разве нет? Или одним поблажка, другим поклажка?

– В том, что офицеры в седлах, прямой расчет. На одном деле поблажка, на другом - сто потов.

Подошел пожилой старшина с санитарной сумкой через плечо.

– Чепе есть?
– спросил я.

– Откуда они у нас, товарищ начальник... Трое потревожили раны, а два дурня пилотки поснимали, вот солнышком их и прихватило...

Комбат слушал фельдшера спокойно, без смущения.

Четвертый час в батальоне, а ощущение такое, что я здесь лишний довесок. Комбат и офицеры его поступают и живут так, как жили и поступали день за днем, месяц за месяцем. Это хорошо или плохо? Не излишне ли требователен комбат?..

Раздался сигнал "внимание!".

– Разрешите начать стрельбы?

– Начинайте, капитан, если время.

В самый зной, под едва доносящиеся издали раскаты грома захлопали винтовки. Слышны отрывистые команды, бегут старшины, чтобы поправить сбившиеся мишени; стрелковые отделения на линию огня ползут по-пластунски; по сигналу "отбой!" офицеры спешат к мишеням и, возвращаясь к комбату, докладывают о результатах стрельб. Кто-то не попал в мишень - его ведут к комбату.

– Из чего отлита пуля?
– спрашивает Чернов.

– Из свинца, товарищ капитан.

– Ее вес?

– Девять граммов.

– Как же ты двадцать семь граммов дорогого металла послал в никуда? Еще промажешь - штрафная...

Стрельбы завершились под сильным ливнем, роты уходили в лагерь. Мы с Черновым, обогнав колонны, доскакали до штаба батальона.

– Обсушимся, товарищ подполковник?
– Он позвал ординарца.
– Вынеси наши плащи и... сообрази.

– Мне бы чайку погорячее, - попросил я.

Мелкими глотками отхлебывая из кружки, я посматривал на комбата. Сидит увесисто, независимо, широко расставив ноги, курит.

– Давно в запасном, Аркадий Васильевич?

– С основания, с товарищем Сапрыгиным прибыл.

Я отодвинул кружку, встал.

– И подъем и марш со стрельбой - в основном не придерешься. Но какой все это ценой? На износ работаете, капитан.

– Так вся война на износ.
– Чернов поднялся и стоял подчеркнуто по стойке "смирно".

– Не хотелось бы вам самому поднять роту в боевую атаку?

– Я не страдаю оттого, что меня не посылают на передний край. Мой опыт нужнее здесь.

– А вы не забыли еще, комбат, куда отскакивает гильза после двадцатого подряд выстрела?

– Застревает в канале ствола...

20

Полк работает. Испепеляющее солнце, внезапные ливни, которыми богато нынешнее парное лето, изнуряют. Кожа на мне задубела, от частого курения пожелтели зубы. А коновод старина Клименко до того загорел, что стал похож на кочующего по степям цыгана. Бедолага, порой ждет меня и ждет, чаще всего на солнцепеке, не смея спросить, как надолго задержусь, не решаясь напомнить, что давно пора "подзаправиться".