Останется с тобою навсегда

– А как вы думаете сообщить?

– Думаю... Все-таки трибунал...

На лице Ашота я заметил нетерпение.

– Ваше мнение?
– спросил я, обращаясь к нему.

Он вскинул руку.

– Зачем семье страдать? Послать солдатскую похоронку.

Карасев повернулся ко мне, в глазах вопрос.

– Вы не поняли решения начштаба или не согласны с ним?
– спросил я у него.

Ашот с удивлением смотрел в спину уходящего помначштаба.

– Ба... какой сердитый!

– Он работяга и думающий офицер. На него можно положиться...

– Прошу двое суток на знакомство со штабом полка.

– Сутки! Нужно немедленно сформировать боевой полк, обучить, обстрелять.

– Сколько у нас на это дней?

– Сам бог не знает, наверное.

– Понимаю!

* * *

На следующий день в полковом штабе все задвигалось, закачалось, заволновалось. Служивые писаря спинами обтирали глинобитные стены старой украинской хатенки, лупя глаза на низенькую дверь, за которой сидел "безрукий" и решал судьбу каждого из них. Одни выскакивали от него, словно оглушенные взрывной волной, растерянно искали помощи, бросаясь от одного штабного офицера к другому, а другие - с жесткими складками на лицах, собранные, готовые беспрекословно подчиниться своему начальнику штаба.

* * *

...Идем "трясти" вишняковские команды. Нас сопровождает молоденький лейтенант в новеньком кителе, сапожках, в лоск прилизанный, - начальник вещевого довольствия. Заладил одно: "Виноват!"

– Другие слова знаешь?
– спросил Татевосов.

– Виноват, знаю!

– Веди в портняжную.

– Виноват, что касается мастеров, отбирал лично сам майор товарищ Вишняковский.

В бывшем просторном амбаре немца-колониста прорублены высокие окна. Столы, а за ними солдаты: кроят, шьют, утюжат. Нас встречает небольшого роста кругленький губастый старшина.

– Мастера!
– командует он.

– Пусть работают. Как живется-трудится?
– спрашиваю я.

– Дела, как у старого башмачника, товарищ подполковник: есть молоток нет шпилек, есть шпильки - дратва гнила...

На вешалках кители, гимнастерки. На столах наметанные раскрои, и, похоже, из дорогого заморского сукна.

– Кому?

– Мы не имеем права знать. Мы шьем тем, у кого личная резолюция самого товарища майора.

– Покажите эти резолюции.

Старшина переминается с ноги на ногу, смотрит на лейтенанта, на лице которого, кроме готовности еще раз сказать "виноват!", ничего не прочтешь.

– Старшина, повторить приказ?

– Никак нет, товарищ подполковник.

Он неохотно протягивает мне замусоленную папку. Я беру ее, раскрываю бумаги, бумаги, на многих следы машинного масла. "Дорогой Валерий Осипович! Я думаю, что и на этот раз не откажешь в пустячной просьбе. Прикажи, пожалуйста, сшить три кителя и шесть пар портков подателям сей записки. Навеки твой, Иван Копалкин". Или: "Слушай, ты, мудрец. Сваргань нужному человеку сапоги с высокими халявами, а еще брюки по-кавалерийски обтянутые кожей. Твой рыжий". Резолюция Вишняковского: "Старшине Артему Пыпину. Сшить! В. В.".

Татевосов качает головой, кончик носа у него бледнеет.

– Старшина Пыпин, вы хорошо из винтовки стреляли?

– Я закройщик, меня Крещатик на руках носил. Стрелял я только по голубям из рогатки.

– Ничего, научим!
– Татевосов резок.

Тыловиков выстроили во взводную колонну.

* * *

Чуть свет едем к генералу Валовичу. Ашот зевает.

– Не выспался?
– спрашиваю.

– Тут у меня слабинка, понимаешь. Дрыхну - хоть из пушек пали.

– И на гражданке так?

– Не поверишь - всем кланом будили...

В домике генерала даже воздух наэлектризован. Ждем в крохотной приемной. К Валовичу заходят усталые штабные офицеры и, не задерживаясь, спешат к своим рабочим местам. А то забежит запыленный с головы до ног порученец. Ашот шепчет:

– Дело на мази.

– А у нас худо, боевую обкатку не прошли.

– Будем просить, будем уговаривать, - успокаивает меня Ашот.

Ждем второй час. Генеральский адъютант обнадеживает:

– Непременно примет.

Правильно говорят: штабисты выигрывают или проигрывают бой до его начала. Судя по напряженному генеральскому лицу, по твердому его взгляду и решительным жестам - он как-то уж очень быстро спрятал оперативные карты, которые лежали на столе, - тут проигрывать не собираются.

Валович откинулся на спинку венского стула:

– Что нужно?

– Прошу придать на день-другой артиллерию, танковую группу и разрешить совместное учение с боевой стрельбой.

Генерал погладил бритую голову, чихнул.

– Где, когда?

– За Просуловом, пять километров восточнее лагеря.

– Не разрешаю. За каждый выстрел отвечаешь головой. В тылу тишина. Запомните - тишина!

– Обкатка необходима, - вставляет слово Ашот.

– Согласен.
– Генерал достает карту.
– При тебе, подполковник, двухверстка? Разворачивай. От Просулова веди линию на север до отметки сорок восемь и семь десятых. Нашли? Тут можете пострелять сколько душе угодно.

– Там тылы другой армии и даже другого фронта, товарищ генерал.

– Это уж наша забота. Танки не дам, а с артиллерией так: свяжитесь с командиром Шестой бригады РГК и с командиром Двести тридцать четвертого иптаповского{1} полка. Они жаждут взаимодействия с пехотой. Все!

...Мы пробились через скучные заросли ивняка и вышли на поле с пологим скатом в нашу сторону, напоминавшее правый берег Днестра. Струи воды стекали с плащ-палаток - только что отбарабанил дождь. Начштаба Татевосов откинул капюшон, осмотрелся.

– По-моему, то, что надо нам, товарищ подполковник.

– А как артиллерия?
– спросил я у командира гаубичного полка РГК.

– По мне что ни хата, то и кутья, - стреляю с закрытых позиций. Что скажет мой собрат по оружию?
– Он кивнул на командира иптаповского полка майора Горбаня.

Горбань, с ног до головы закутанный в плащ-палатку, посмотрел на небо, будто там и была самая главная позиция для его шустрых пушек. Покосился на всех и промолчал.

– С тобой не соскучишься.
– Полковник-артиллерист подтолкнул Горбаня в бок.