Останкинские истории (сборник)

— Ну, Михаил Никифорович!.. Ведь была же авария. Ведь после тебя еще и других повезут к Склифосовскому!

— Теперь будут внимательнее, — сказал Михаил Никифорович, не слишком, впрочем, уверенно. — Да и не мог я ставить под удар Никитина… И люди под суд пошли бы…

— Я тебе не судья, Михаил Никифорович, — сказал я. — Но ты шутки шутишь! И если бы эти шутки тебя одного касались!

— В чем же я виноват? И перед кем?

— Михаил Никифорович, ты ведь сам говорил, что перед всем людским родом виноватый.

— Это другое, — сказал Михаил Никифорович.

— Другое, — согласился я. — Но неизвестно, что тяжелее весит. Это другое, высшее, или то мелкое, из чего у тебя и у меня вся жизнь.

Михаил Никифорович мне не ответил.

Похоже, больше он ничего не намерен был сказать.

— По моим предположениям, — произнес я уже у двери, — главные пайщики долго не выдержат. Бунтовать начнут…

19

Они и начали.

Дядя Валя и Игорь Борисович Каштанов дней через пять явились ко мне, оторвали от стола и тетрадей, сказали, что все, они больше не могут.

Я не то что удивление им выказал, я был возмущен.

— Вытащил бы я вас, дядя Валя, на ходу из-за руля автобуса, — сказал я, — вы бы на меня с лопатой бросились!

Но я лукавил. И от работы я был не прочь сейчас отлынуть. И некие эгоистические надежды связывал я с порывом дяди Вали и Каштанова. И я, видно, уже не мог. Каштанов же выглядел измученным, такой теперь мог и муху тронуть.

— А Серов и Филимон? — поинтересовался я.

Ни Серов, ни Филимон Грачев, оказывается, не пожелали вступить в сражение с Любовью Николаевной (дядя Валя уже не называл ее Любовью Николаевной, а говорил: «С этой…»). Филимон был упоен своим творческим растворением в чайнвордах, кроссвордах, крестословицах, шарадах, своими блистательными, прямо-таки корсунь-шевченковскими погромами когда-то труднодоступных для него ведомственных умных задач даже и в «Лесной промышленности», и в «Водном транспорте», и в «Московском автозаводце», и в зарайской районной газете. Серова же, выходило, Любовь Николаевна никак и не сдвинула. То ли оказался он невосприимчивым к ее энергии (или к чему там), то ли и скрытых резервов или узких мест в нем никаких не было.

— Но присутствие Серова и Филимона Грачева при этом разговоре необходимо, — сказал я.

— Я их приведу, — кивнул дядя Валя.

Каштанов дрожал, дергался, будто его бил колотун, но можно было понять, что происхождение колотуна Игоря Борисовича не связано с напитками. Одет он был чисто — костюм утюженый, рубашка свежая, — однако вид имел измятый.

— Этот-то, — указал на Каштанова дядя Валя, — уже намылился продать свой пай Шубникову.

— Терпения больше нет, — сказал Каштанов.

— Ну уж шиш! — оборвал его дядя Валя. — Прежде ее надо придушить. А Шубников ее душить сразу не даст.

— Нельзя ее душить! — чуть ли не с мольбой в глазах сказал Игорь Борисович.

Между ними тут же возникла перебранка, и я снова ощутил себя на грани веков, среди заговорщиков, измученных доктринами и выходками хозяина Михайловского замка. И раздавались сейчас реплики смельчаков, способных на тира но убийство, и слышались жалостливые голоса миротворцев, отвергающих насилие. Смельчаки не исключали возможности наемных или добровольных убийц. В частности, на роль штабс-капитана измайловца Скарятина, порешившего императора, рекомендовался мрачный водитель Лапшин с его бешеным самосвалом.

— Никогда! — кричал Каштанов. — Нельзя этого!

— Чистеньким хочешь быть! — отвечал ему дядя Валя. — Ну и мучайся дальше! И нас мучай! И все Останкино!

— А что Михаил Никифорович? — спросил я на всякий случай.

Заговорщики умолкли. Дядя Валя, видно было, смутился.

— А что Михаил Никифорович? — быстро сказал он. — Ты и сам знаешь… Влюбился Михаил Никифорович!

— Безответственно вы говорите, Валентин Федорович. Как это можно влюбиться в фантом, в движение воздуха? — сказал я на всякий случай.

— Это она-то движение воздуха? — поинтересовался дядя Валя.

— Отчего же нельзя в нее влюбиться? — печально сказал Каштанов.

— Мы тебя и зовем, — объяснил дядя Валя, — чтобы ты Михаила Никифоровича поколебал.

Устройство встречи с Михаилом Никифоровичем дядя Валя брал на себя, полагал, что провести ее удастся сегодня же. Когда дядя Валя и Каштанов уже уходили, я спросил, каковы нынче обстоятельства жизни Шубникова, не огорчает ли его подброшенный Бурлакиным ротан. О ротане дядя Валя с Каштановым толком не знали, но слышали, что теперь Шубников средства для поддержания сил добывает шапками. До него дошло, что шапки из собак дороже самих собак, он завел дела с умельцами и стал уводить или перекупать животных для шапок.

— Живодер! — поморщился Каштанов.

— Живодер! — согласился дядя Валя. — А ты хочешь загнать ему пай!

Они ушли. Через час дядя Валя позвонил и сказал:

— В восемь вечера на моей квартире.

В восемь вечера на квартиру дяди Вали шесть останкинских жителей явились без опозданий. Три пайщика-фундатора и три соучастника с совещательными мнениями. Серов давал понять, что он человек воспитанный, оттого и принял приглашение дяди Вали, но ему пора домой. Филимон Грачев достал семь газет и ручку. Собака дяди Вали, возможно не вызвавшая симпатий Шубникова, улеглась у серванта и уставилась на Михаила Никифоровича, будто укор какой желая ему высказать. Михаил Никифорович был в напряжении, словно душить предполагали его.

— Начнем, — сказал Серов.

— И кончим, — кивнул дядя Валя.

— Кого кончим? — удивился Филимон Грачев.

— Варвару!

— «Я вас обязан известить, что не дошло до адресата письмо, что в ящик опустить не постыдились вы когда-то», — произнес Филимон, уткнув ручку в лист «Книжного обозрения». — Кто автор? Семь букв. Вторая «и», шестая «о». Либо Тихонов, либо Симонов? А? Кто?

Прежние бы милые времена! Дядя Валя тотчас бы вспомнил или Колю, или Костю, как они с Костей били самураев на Халхин-Голе или как они с Колей лазали по индийским горам. Но нет, нынешний дядя Валя был строг.

— Прекрати, Филимон! — сказал дядя Валя. — Ну как, Михаил Никифорович, вы с нами или опять в либерала будете играть?

Михаил Никифорович сидел молча.

— Все страдают. Мы пятеро, — сказал дядя Валя твердо. — И другие в Останкине. Наверное, и еще где-нибудь в Москве. Или в области… Михаил Никифорович, мы вас спрашиваем: будете вы по-прежнему потакать ей или нет?

Собака дяди Вали подняла голову и кивком поддержала хозяина.

— Что я-то? — сказал Михаил Никифорович. — Разве я могу больше, чем вы?

— А кто вносил два сорок? — спросил Каштанов.

— Ага, — сказал дядя Валя. — Эгоистом быть легко. Пусть, мол, другие страдают, а я буду жить в наслаждениях.

— Кто это живет в наслаждениях? — спросил Михаил Никифорович.

— Это я так, к примеру, — сказал дядя Валя. — Все мы считаем, что ее для пользы людей надо ликвидировать, один ты…

Тут дядя Валя умолк, и мне стало ясно, что никаких консультативных бесед дядя Валя с Михаилом Никифоровичем не имел и мнение о взглядах Михаила Никифоровича на кашинскую гостью вывел из неких наблюдений и догадок.