Останови моё безумие

— Да, Макс, слушаю. — Наверное, снова звонит насчёт последней сделки, там вроде бы было всё чисто, мы ни с кем не пересеклись. Пытаюсь вспомнить разговор с заказчиком, отвлекаясь от мыслей о сестре.

— Владислав Сергеевич, возникли проблемы.

— Что на этот раз? — устало интересуюсь я, закрывая глаза свободной рукой.

— Фирма предъявила нам счёт за убытки, якобы после того, как наши ребята поработали с программным обеспечением, у них с компьютеров пропала вся информация за текущий год. Что будем делать? — Я обречённо вздохнул, попутно потирая виски некстати разболевшейся головы.

— Макс, не паникуй, завтра в офисе всё обсудим.

— Но Владислав Сергеевич...

— Макс, завтра, всё завтра, — и я, не дослушав своего заместителя, отключаюсь. На работе явно какие-то проблемы, но я в комнате Миры и не могу думать ни о чём, кроме самой Миры. Продолжаю лежать на кровати, теперь уже полностью расположившись на ней, всё ещё рукой закрываясь от света и дожидаясь сестру из ванной, но всё равно пропуская момент её возвращения.

— Кто звонил? — слышу её голос и оборачиваюсь. и снова вижу перед собой ангела, но на этот раз я не пьян и точно уверен, что не сплю, любуюсь сестрой несколько секунд, прежде чем ответить не совсем внятно.

— Гхму?

— Я слышала ты с кем-то разговаривал, — неуверенно продолжает Мира, пытаясь изобразить на лице улыбку.

— Это по работе, — отмахиваюсь я, не хочу говорить ей о своих проблемах. Наконец встаю с кровати, Мира поднимает брови в понимающем жесте и начинает складывать вещи в шкаф. Боюсь, что сейчас она уже не так рада, что я остался, потому что между нами грозит повиснуть неловкое молчание, а я могу не сдержаться и обнять сестру, поэтому я отворачиваюсь, прежде чем задать мучающий меня вопрос:

— Ты правда рисуешь? — чувствую, как она вздрагивает от моего вопроса, невольно вспоминая обидные слова сестры, поэтому её ответ звучит отстранённо:

— Да, немного.

— А можно посмотреть? — искренне заинтересовываюсь, мне на самом деле хочется посмотреть на её рисунки, во мне просыпается жгучее желание узнать о ней как можно больше. Обвожу взглядом комнату в недоумении, не находя ни единой подсказки на то, что здесь живёт художник. Мира замечает мой блуждающий взгляд и тихо смеётся, а я перевожу на неё удивлённые глаза.

— Помнишь странную сумку? — спрашивает, всё ещё улыбаясь мне, Мира. Она достаёт из шкафа скрытую под одеждой ту самую сумку и раскрывает её, затем осторожно вытаскивает из неё какое-то странное приспособление и раскладывает его перед моими глазами.

— Мольберт? — ещё больше шокируюсь я. Ведь я предполагал увидеть обычные рисунки в альбомах, ну эскизы там, наброски, как они ещё называются, а здесь полноценный мольберт со всеми принадлежностями настоящего художника, которые плавно появились из той же сумки необычной формы.

— Угу, — шире улыбаясь, ответила сестрёнка.

— Ну а где сами картины? — продолжил удовлетворять своё любопытство, самопроизвольно приближаясь к сестре. Мира снова сникла и как-то потерянно спросила, поднимая на меня свои глаза, готовые в любой момент наполниться слезами:

— Хочешь посмотреть?

— Конечно, малыш, это же так интересно, — невольно беру её за руки, снова называя сестрёнку ласкательным словом. — Рядом со мной живёт художник, а я должен ходить по платным выставкам, — пытаюсь вернуть ей веселое настроение.

— Хорошо, — неохотно соглашается она, вытягивая нижний отсек комода. Я пытаюсь рассмотреть, что она делает, и вижу, что полка заполнена непонятными для меня цилиндрическими футлярами. Мира, наконец, встаёт с одним из них в руках и протягивает мне.

Я застываю в непонимании, а она смеётся, и от её смеха всё внутри разливается теплом, а мои губы расползаются в улыбке.

— Тубус, — поясняет она. Неумело раскрываю эту штуковину и извлекаю на свет свёрнутый в трубочку холст, аккуратно разворачиваю картину и чуть ли не задыхаюсь от восторга. Конечно, я не сильный знаток в искусстве, но элементарное чувство вкуса во мне присутствует, и в данный момент оно более чем удовлетворено. Задним ходом возвращаюсь к кровати и, уже сидя на твёрдом предмете, тщательней присматриваюсь к невероятному произведению искусства в моих руках. Непроизвольно шумно выдыхаю воздух — оказывается, я задержал дыхание. Мира, кажется, удивлена моей реакцией, она осталась на прежнем месте с широко распахнутыми глазами, внимательно наблюдает за моим лицом. Я осторожно провожу пальцами по холсту, с сумасшедшей мыслью обнаружить выпуклости сугробов, настолько реальными они мне кажутся, почти боясь расцарапать ладонь, дотрагиваюсь до острых сучьев деревьев, но даже следы на снегу оказываются лишь умелой работой художника, и мои пальцы не могут нащупать ничего кроме неровной поверхности картины. В немом восхищении устремляю свой взгляд на Миру, не в силах описать словами все те эмоции, что окутали мою терзающуюся в сомнениях душу.

— И это всё ты? — единственное, что я ещё способен спросить.

— Да, — скромно отвечает она, просто пожимая плечами и занимая место рядом со мной на кровати.

— Когда ты нарисовала эту картину? — пристально смотря на сестру, задаю следующий вопрос. Она не прерывает наш зрительный контакт, в моих глазах сохраняется всё то же восхищение, в её — застыло непонимание.

— Сегодня. — Я замолкаю, переводя взгляд на картину, силясь понять свои чувства, которые вызывает во мне зимний пейзаж.

— Что ты чувствуешь? — неожиданно спрашивает меня сестрёнка, словно прочитав мои мысли, а я отвечаю, не задумываясь:

— Нежность. — После того, как не слышу её ответа, пытаюсь найти его в её глазах и замираю — она плачет, не в голос, просто в глазах дрожат слёзы, а по щеке скатывается одинокая солёная капелька. — Почему?

— Ты понял, — говорит Мира и, смахивая слёзки, старается улыбнуться мне. После этого всё меняется, она наскоро разбрасывает ещё несколько таких же шедевров, как и пейзаж, который до сих пор находится в моих руках, и мы всю ночь напролёт обсуждаем искусство. Она показывает мне сельский домик, запечатлённый на одной из картин, — продолжение уюта и спокойствия — и объясняет, что так выглядит их дом. Несколько портретов, в основном слишком старых или же наоборот слишком юных людей. Хотя я никогда не видел их в жизни, я почему-то безошибочно могу рассказать об их образе жизни и даже делаю вслух смелые попытки, за что получаю похвалу от Миры, потому что угадываю с точностью. Слышу её звонкий смех, который не только заполняет комнату, но и мою душу. Она взъерошивает мои волосы, когда я, скромничая, опускаю глаза и пытаюсь восхититься очередным шедевром. Среди картин отбираю несколько схожих по тематике пейзажа и по возникшим во мне подобным чувствам, но их оказывается только три — зима, самая первая картина, которую мне показала Мира, весна и осень. Хмуря брови, пробегаю глазами по остальным разложенным холстам в поисках летнего пейзажа, но не находя его, уже намереваюсь встать и просмотреть тубусы, обделённые сегодня нашим вниманием, предполагая, что пейзаж находится в одном из них, но Мира останавливает меня, убеждая в тщётности моих поисков.

— Его там нет, — со странными интонациями в голосе говорит сестра.

— А где он?

— Нигде, — так же странно пожимает она плечами. — Я его не рисовала.

— Ещё не успела? — задаю логичный вопрос, но Мира уверенно качает головой.

— Это жизнь, умиротворение и нежность, — начинает объяснять она мне, указывая на картины в моих руках. — Я нарисовала их, потому что могу это почувствовать, потому что именно так я понимаю весну, осень и зиму, и могу это передать через свои картины людям, пусть и единственный человек, который их видел, это ты. — Она смотрит мне прямо в глаза, но не даёт поразиться своим словам, продолжая: — А лето... Лето — это радость. И я не могу её передать. — Она замолкает на минуту, но не разрешая мне нарушить молчание, словно обдумывая дальнейшее и давая мне возможность отказаться слушать то, что она ещё не успела сказать. — Я не ощущала радости, я не знаю, какой она должна быть, чтобы суметь правильно изобразить её. — Я замер от того, чем она поделилась со мной, медленно приходя к тому, насколько больно это осознавать. — Она внимательно изучала моё лицо и, видимо, неправильно истолковала молчание, повисшее после её откровения, потому что начала объяснять мне всё с самого начала. Я был не против, где-то на затворках сознания я уже понимал, что она хочет донести до меня, но не останавливал её, понимая также, что ей нужно выговориться с кем-то, а мне просто её послушать.

— Весна — это возрождение, это новое начало, это жизнь. И мне, как никому другому, это легко понять, — она неотрывно смотрела в мои глаза, говоря всё это. — Каждый раз, попадая в больницу после очередного приступа, я умирала, слишком слабая и слишком уставшая, чтобы бороться. — Я не выдержал и нервно сморгнул, ощущая, как сердце пропускает удар от её слов, и она сразу же отвела взгляд, теперь вперившись в пол невидящими глазами и уходя в себя. — А потом, после бесчисленных капельниц и изнурительных процедур, я возвращалась, всё такая же слабая и по-прежнему уставшая, но выигравшая очередной бой со смертью, — она нервно усмехнулась при последнем слове, а у меня внутри всё похолодело. — Поэтому моя весна слишком живая, как ты правильно выразился, и будто выходит из темноты, как постоянно выходит из темноты и моя собственная жизнь.