Остановиться, оглянуться…

Дверь была полуоткрыта, но я не стал ее закрывать и не стал придвигать стул поближе к; кровати — на черта лишняя торжественность! Хорошо это или плохо, не знаю — но время приучило нас решать свою судьбу и прочие дела на ходу, на автобусной остановке, в курилке между двумя затяжками…

— В общем, тут у меня кое–какие мысли, — для начала сказал Юрка своим новым, будто жеваным голосом, в котором от прежнего осталась лишь нудная, упрямая интонация.

— Наскреб все–таки кое–что? — спросил я.

— Наскреб, — согласился он.

Мы перекинулись еще парой подобных банальностей, раскачиваясь перед настоящим разговором. А на сам разговор времени уже не хватило — пришла сестра брать у Юрки кровь, сразу из пальца и из вены.

Я вышел в коридор и стал думать, что хочет и что может мне сейчас сказать Юрка.

Завещание? По идее, для него сейчас самое время.

Но что может завещать Юрка?

Имущество?

Велосипед, два трепаных костюма да подписные издания Гоголя, Паустовского и Маршака, а также историка Ключевского — подарок Риты ко дню рождения…

Свое дело?

Но Юрка не главный и не ведущий, он просто инженер. И просто уйдет из института — собственно, уже ушел, как уходит с поля подбитый футболист, рядовой футболист рядовой команды, которого и по фамилии–то едва помнят даже самые педантичные болельщики… Ушел, прихрамывая за ворота, к массажисту и врачу, а на поле уже бегает дублер, а в команде словно бы ничего и не произошло, а из зрителей добрая треть вообще не заметила замены. Заменили, как меняют в машине поврежденную деталь…

Сестра вышла со своим деревянным чемоданчиком, похожим на этюдник, и я вернулся в Юркину палату. Юрка лежал лицом к двери, зажимая согнутой в локте рукой рыжую от йода ватку. Я сказал:

— Что, старик, все пьют твою кровь?

Он ответил:

— Всё пьют.

Но больше шлепать губами мы не стали, потому что времени у нас было в обрез — каждую минуту могли войти.

Юрка сказал:

— Мне хочется, чтобы ты сделал одну вещь — потом, когда все это произойдет.

Я зачем-то поправил:

— Если это произойдет.

Но, как ни странно, эта лицемерная формула его даже малость развеселила, и он мрачно, но без ехидства повторил:

— Ладно. Мне хочется, чтобы ты сделал одну вещь — если это произойдет.

Я сказал, смягчив ухмылкой почти клятвенную торжественность фразы:

— Все, что угодно, старик.

— Ну вот, — начал Юрка. — Значит, тут такая история… Как тебе Ира?

Вопрос в принципе был риторический — мог бы и не задавать… Я ответил:

— Так же, как и тебе.

— Знаешь, — сказал он, — ей довольно туго приходится — мать да сынишка, не очень–то разбежишься на восемьдесят рублей. С квартирой еще всякая дребедень… Тут зима скоро, а у нее не то чтобы шубы — чулок теплых нет…

Заглянул было Юркин сосед по палате, но, увидев, что мы разговариваем, прикрыл дверь.

Юрка сказал:

— В общем, у меня есть кое–какие деньги, шестьсот рублей… Короче, я хочу, чтобы ты ей потом эти деньги отдал.

Я чуть было не спросил, когда «потом», но вовремя спохватился.

— Они здесь у тебя? — спросил я.

— Одному нашему конструктору два месяца назад одолжил, как раз перед больницей. Мы с ним договорились, он тебе их завтра на работу занесет.

— А почему ты ей сам не отдашь?

Он качнул головой:

— Не возьмет. То есть возьмет, чтобы не спорить, а потом под каким–нибудь предлогом перешлет Рите. Это у нее идефикс: что она не должна ничего отнимать у моей семьи.

Я промолчал, я считал, что Юрка решил правильно, в конце концов, Ира тоже была его семьей.

Но Юрка был парень пунктуальный и всегда договаривал до конца:

— Понимаешь, ей будет трудней, чем Ритке. У Ритки все–таки квартира, сто двадцать в месяц. На Ленку, наверное, будут платить — я узнавал, там есть такой пункт: по случаю утери кормильца.

— А ты уверен, что у меня Ира возьмет? — спросил я. — Отошлет той же самой почтой.

— Вот в том–то и фокус, — сказал Юрка. — Надо чего–нибудь сообразить. Я уж думал спекульнуть на последней воле умирающего… Но она без предрассудков.

У меня явилось что–то вроде идеи.

— Стой, старик, — сказал я. — А если все сделать так же, только через меня? Мол, ты велел это сделать мне, а для меня твоя воля закон?

Идейка была так себе, и после безнадежных попыток усовершенствовать мы ее зарубили.

Юрка попросил:

— Ты подумай еще, ладно?

Я пообещал, что подумаю.

— А деньги тебе, значит, завтра принесут, — сказал Юрка.

Я сказал, что ладно, пускай приносят.

Мне надо было кончить на этом. Но я не выдержал и кинул все–таки напоследок одну из тех дурацких успокаивающих фраз, которые нужны умирающему, как валерьянка автомобилю.

— Ладно, — сказал я. — Хотя, надеюсь, они тебе самому понадобятся.

Юрка ответил:

— На гроб? Это профком оплатит…

Тут вошла Ира, и мы заговорили о «летающих тарелочках»…

Прошло еще несколько дней, и склон, по которому катился Юрка, стал круче.

Теперь я проводил в больнице почти целые дни.

На работе у меня дела откладывались, запутывались, неразобранные письма пачками валялись в столе.

Как–то пришла Лерочка из отдела писем, сказала, что ее на месяц передали в мое распоряжение в связи с возросшим потоком почты. Я оценил тактичность редактора — этот полковник в отставке умел быть чутким без жеста. После я узнал, что самые срочные фельетонные дела он в это время переправлял Женьке…

Юрка теперь быстро уставал, хотя почти и не двигался. Часов в восемь его уже клонило ко сну, я оказывался у больничных ворот и тупо глядел в мертвые глаза свободного вечера.

Вообще я за эти дни порядком отупел. Единственное, что я мог придумать, это возвращаться домой не на метро, а на трамвае и двух троллейбусах, бросая лишний час под медлительные колеса наземного транспорта.

Лерочка принесла мне какую–то книжку с оторванной обложкой — детектив конца прошлого века. Я читал его перед сном для успокоения. От таинственно похищенных бриллиантовых колье, от подделанных завещаний веяло тишиной, покоем, добродушной, патриархальной провинцией…