Остров традиции

– А что вы хотите, - перебил Профессор.
– если каждый третий наш соотечественник прошёл через лагеря. Лагерная мораль инвольтировалась в быт, в повседневность. Сильный реализует право сильного и гнобит слабого. "Умри ты сегодня, а я - завтра"...

– Вот! Вот!
– Конрад словно этого и хотел.
– Живя в столице, я чувствовал всюду запах лагеря. Враждебность человека человеку - вот что я впитал сызмальства. Злобен наш гражданин к ближнему - вот что в нём воспитали-то.

– Да, но знаете ли, рыба, как известно, гниёт с головы...
– примирительно сказал Профессор.

– Будет вам!
– Конрад перешёл к главному.
– Давным-давно сгнила голова. А вот как там хвост? Что, приятно пахнет? Или регенерирует? Как не так - хвост уже сгнил, последние уподобились первым. А теперь скажите - способна ли самая здоровая, пусть архигениальная голова восстановить давно истлевшие прочие части тела?

– Отличная отговорка для того, чтобы вообще ничего не делать и пускать всё на самотёк!
– Профессор поморщился.

– Я не призываю пускать на самотёк, - отрубил Конрад.
– Просто обращаю ваше внимание: коммунистический Дракон давно одряхлел и впал в маразм, но из его давно выпавших зубов уже народились молодые крепенькие Дракончики. Они к настоящему моменту вступили во вполне зрелую пору и клацают зубами в предвкушении поживы... уже поживляются.

– Ну что ж, в наследство от рухнувшего режима нам достался homo soveticus. Только вот мне кажется, не те его черты - определяющие. То, о чём вы говорите, - взбрыки воинствующего мещанина, который всех хочет скроить по своей мерке, - беззлобно сказал Профессор.

– Помилуйте, какого мещанина?..
– взъерепенился Конрад.
– Фокус именно в том, что в нашей стране вообще нет мещанства!.

– Отнюдь. Есть мещанство, - убеждённо заверил Профессор.
– Оно-то, в конечном счёте, и победило в результате Катаклизма. Оно, оно с его премудростями "пускай начальство думает - у него зарплата большая" и "пускай медведь работает - у него четыре лапы" лучше всех приспособилось к ситуации общественной собственности и очковтирательства. Весь совдепский период был периодом туфты и халявы, панического страха перед новым и талантливым. И вдруг в ходе Переделки уютный мирок совмещанина начал рушиться. А когда рушится мир, мещанин сбрендивает, и нет ничего страшнее сбрендившего мещанина.

– Но позвольте...
– не уступал Конрад.
– Когда меня чморили в детстве и отрочестве, мир не рушился. Он был - сама стабильность.

– Стабильность дефицита и бесперспективности... К чему ваши мучители могли приложить свои силы, на что направить свою энергию? А нынче полиция натравливает их на неформалов и инакомыслящих, и те с радостью повинуются.

– Ой, да никто их не натравливает... Они бьют первыми, в том числе ту же полицию... Вот вы всё про homo soveticus - а каковы, по-вашему, его главные черты?

– Охарактеризовать вам тех, среди кого мы живём?.. Пожалуйста.

И в это время в дверях возникла Анна и непреложным перстом указала на часы.

Конрад, уперев обе руки в колени, тяжело поднялся с табурета.

– Вот видите как...
– виновато улыбнулся профессор.
– Не волнуйтесь, завтра охарактеризую.

Анна молча подождала, пока Конрад выйдет, а затем захлопнула за ним дверь и, не говоря ни слова, упорхнула в сад.

За калиткой послышались гоготанье и матюги. Ватага местных пацанов лет тринадцати-четырнадцати, задирая друг дружку и друг перед дружкой рисуясь, издевательски медленно прошествовала мимо участка.

– Детки пошли, - сказал себе Конрад.

Шелудивый Стефан уединился в своих апартаментах и на свет Божий не вылазил. Доступ в его комнату был строго воспрещён. Там было мертвецки тихо, так как музыку благовоспитанный мальчик слушал через наушники. Но всё-таки Конрад постоял-постоял под безмолвствующей дверью да постучался. Он жаждал распоряжений. Не потому что рвался ишачить, а потому что боялся прослыть сачком.

Стефан сидел спиной к двери, действительно, в наушниках, а перед ним на столе красовался непонятный Конраду агрегат. Напрягши память, Конрад решил, что это, скорее всего компьютер - за три года развитие техники могло сигануть вперёд семимильными шагами. На тёмном экране колыхались какие-то причудливые вакуоли, постепенно менявшие форму и цвет и взаимоперетекавшие. Конрад зачарованно глазел на трепетные танцы антиматерии и не мог оторваться. Стефан мерно качался в такт неслышной музыке и ни единым вздрагиваньем не выдавал, что почуял чужое присутствие.

Наконец, Конрад тронул его за плечо.

– Как ты? Был у бабки?
– справился он, памятуя о заповедях Дэйла Карнеги.

Стефан, не повернув головы кочан, лениво указал на какую-то бутылочку - очевидно, с каким-то целебным настоем или отваром.

Ещё какое-то время Конрад проникался беззвучной музыкой, после чего вновь слегка потряс парня.

– Монитор вижу, - сказал он на удивление громко.
– А где же сам компьютер?

Стефан медленно, нехотя, стащил наушники с головы.

– А это, видишь ли, "два в одном". Ноутбук называется. Лэптопчик.

– А что он умеет?

– Всё. Капусту рубить. Огурцы резать. Детей рожать.

– А дистанционно забивать гвозди?

– Вопрос сформулирован дремуче некорректно, - Стефан снова принялся натягивать наушники.

– Буквоед хренов. Ответь грамотно на мой вопрос.

– Этим компьютером можно непосредственно забивать гвозди. А его младшим братьям по плечу оперировать тобой, забивающим гвозди.
– Стефан одним движением онаушил буйну головушку, давая понять, что аудиенции кирдык.

Вечером Конрад сходил в дальний конец сада и созерцал так называемый "лесной участок" - недавно прирезанную к саду широкую полосу леса, с аллеей-просекой посередине. Из хозяйственных построек здесь был только вытянувшийся слева сарай, набитый всяческой экологически чистой рухлядью - досками, фанерными листами, фрагментами старой мебели. Повернувшийся спиной к нему чувствовал близость подлинного леса, грозно высившегося за частоколом.

На лесном участке росли раскидистые липы, обхватистые дубы и корабельные сосны. Они укоренились здесь всерьёз и надолго - корни терялись в зарослях чистотела, разрыв-травы и стрекучей - как успел на свою беду ощутить Конрад - крапивищи, но кое-где чётко просматривались уже опознанные параллельные стрелы папоротников, гостей из палеозоя.

Подставив обстрёканные ступни лучам заходящего солнца, Конрад закрывал глаза и слышал звуки, для данных широт не характерные. Копошился средь крапивы получеловек, полурастение альраун; стучал в тамбурин полосатый бурундук; сладко запели сирены, плавно запорхали сильфиды, страстно заплясали дриады; звеня золотыми копытцами, поскакали рысью по аллее брутальные китоврасы и невесомые единороги. Зверьми диковинными и невиданными полнился прилесный прелестный вертоград семейства Клиров. И было совсем не ясно, кто здесь чудотворец, а кто - чудотварь.

Лощёное золочёное светило кренилось за горизонт, окрашивая небосклон во все мыслимые оттенки розового. Благополучно минуя жадные щупальца закатных лучей, хороводили кучерявые облачка.

Заливалась птичка пиздрик, цвёл цветик синеблядик... Вы думаете - это авторское сквернословие? Отнюдь. Эти образы привиделись поэтам эпохи поздней стагнации, могу ссылки дать ... От растерянности перед многоцветьем природы, от преисполненности её многословьем, от её неуместности в нашем бытии актуальном такие слова и придумались.