От Ханаана до Карфагена

Геродот (I, 169) говорит, что после завоевания Киром греческих городов Малой Азии эти города были вынуждены платить дань персидскому царю, и только Милет, заключивший с царем союз, обрел мир и спокойствие. При этом историк выразительно противопоставляет судьбу Милета судьбам других греческих городов Ионии. Несколько раньше Геродот (I, 141) написал, что союз с персидским царем Милет заключил на тех же условиях, что и с прежним азиатским сувереном, а говоря об этих прежних отношениях, Геродот (I, 22) отмечает только союз и дружбу, и ни о какой дани речь не идет. Остальные ионийские города, сражавшиеся с персами, были вынуждены платить победителям дань. По-видимому, подобные отношения между победителями и побежденными можно распространить и на другие территории царства Кира, в том числе на Финикию. Правда, сам Кир говорит о тяжелой дани, которую ему добровольно принесли подчиненные цари Запада. Однако это можно понимать и как относительно добровольные дары, точнее, откуп от возможного нападения. Кажется, хотя данных об этом нет, что финикийские города ограничились признанием верховной власти персидского царя, может быть, на тех же условиях, что и раньше вавилонского, т. е. на условиях чисто политических. Но в отличие от Навуходоносора Кир даже не стал менять царей. Во всяком случае, Хирам III, правивший Тиром к моменту падения Вавилона, оставался на престоле и после этого события. Не исключено, что именно тогда была восстановлена власть Тира над материковой территорией, включая Сарепту. Такое мягкое отношение Кира к финикийцам, кроме всего прочего, объясняется и стремлением персидского царя использовать финикийский флот. Невозможность подчинения островных ионийцев силой Геродот (I, 143) объясняет отсутствием у персов флота. Таким образом, довольно мягкое отношение к финикийцам было выгодно и самим персам.

В 525 г. до н. э. персидский царь Камбиз, сын Кира, подчинил Египет. Геродот (III, 1) указывает, что в египетском походе участвовали все покоренные персами народы, следовательно, и финикийцы, явно предоставившие персидскому царю свой флот. Но когда Камбиз решил подчинить и Карфаген, финикийцы решительно отказались участвовать в этом предприятии, заявив, что было бы нечестием выступать против своих потомков (Her. III, 19) — Этими финикийцами были, конечно, тирийцы, ибо другие их соотечественники не имели основания считать карфагенян своими потомками. Царь был вынужден отказаться от своего замысла, ибо без финикийского флота осуществить его не мог. Это еще раз подчеркивает значение Финикии и ее кораблей для персидского царя.

Официально для Финикии в первое время мало что изменилось. Финикийские города по-прежнему подчинялись Вавилону, только там находился уже не суверенный монарх, а наместник персидского царя, которым даже был тот же человек, что и при Набониде, и только после его смерти прежняя территория Ново-Вавилонского царства составила провинции Вавилон и Заречье. Последнее наименование объясняется взглядом Вавилона и самой Персии: Заречье покрывало страны, находившиеся за Евфратом. Финикия, естественно, стала частью этой провинции. Финикийцы спокойно приняли персидское господство и не участвовали в восстаниях, охвативших Персидскую державу в конце 20-х гг. VI в. до н. э. (Galling, 1937, 25). Когда персидский царь Дарий I провел свою административную реформу, разделив страну на двадцать сатрапий, Финикия вместе с Сирией и Палестиной составила пятую сатрапию (Her. III, 91) — Возможно, само стратегическое положение этого региона как моста между азиатскими владениями Ахеменидов и Египтом заставило персидского царя отделить Заречье от Месопотамии, выделив его в отдельную сатрапию (Galling, 1937, 26).

Эта реформа Дария имела своей целью упорядочить не только управление огромным государством, но и налоговую систему. По словам Геродота (III, 89), до этого подчиненные народы приносили персидским царям добровольные дары (????), а теперь был установлен ежегодный налог (???????? ??? ????????). Вся пятая сатрапия должна была платить 350 талантов подати, и если учесть, что с меньшей по территории Киликии собиралось 500 талантов серебра и 360 белых коней (Her. III, 90), то это было сравнительно немного. Если судить по цифрам, приведенным Геродотом (III, 90–95), дань, выплачиваемая Заречьем, была средней. Некоторые сатрапии выплачивали много больше (например, Египет — 700 талантов или Вавилония — 1000 талантов), но были и такие, которые платили меньше, как одиннадцатая сатрапия Каспиана, выплачивавшая царю только 200 талантов. Нехитрый подсчет показывает, что дань с Заречья составляла несколько более 4,5 % всех поступлений в царскую казну. При этом неизвестно, сколько из этой суммы падало именно на Финикию. Поскольку в состав пятой сатрапии входили и довольно бедные территории, то иногда предполагают, что финикийские города платили много больше, чем остальные районы (Elayi, 1990, 62). При этом надо иметь в виду, что, кроме подати, финикийцы, как и другие народы Персидской державы, должны были в случае необходимости нести трудовую повинность. Так, они участвовали в работах по сооружению канала через Афонский перешеек накануне похода Ксеркса на Грецию (Her. VII, 23). Работали финикийцы также в арсенале в Мемфисе, где строили и ремонтировали корабли (Дандамаев, Луконин, 1980, 171), и, видимо, в других местах державы. Может быть, как такую повинность можно рассматривать поставку тирийцами и сидонцами леса для восстановления иерусалимского храма Йахве, производимую по приказу персидского царя. Примечательно, что в отличие от местных камнетесов и плотников финикийцы получали не серебро, а только пищу, питье и масло (Ezra 3, 7). Но главное — финикийцы, как и жители других приморских городов (Her. VI, 95), со своими кораблями были обязаны участвовать в войнах персидских царей. Так, в том же походе Ксеркса участвовало 300 финикийских военных судов, что составляло почти четверть всего персидского флота, причем эти корабли считались лучшими (Her. VII, 89; ср.: VII, 99).

В захваченных греческих городах (до греко-персидских войн) персы изменили государственный строй, поставив во главе этих городов тиранов, полностью зависимых от царя, без благосклонности и власти которого они удержаться не могли, что прекрасно понимали (Her. IV, 137). Произошли ли эти изменения сразу после персидского завоевания или были проведены приблизительно одновременно с административной реформой Дария, мы не знаем. В Финикии же никаких изменений персы не производили ни во времена Кира, ни во времена Дария. Даже откровенный акт неповиновения Камбизу остался официально не наказанным. Финикийские города являлись единственными в Заречье, которые управлялись собственными царями (Eph'al, 1988, 143). Конечно же это объясняется ролью финикийских кораблей в персидском флоте и прекрасным пониманием этой роли персидскими царями. Недаром Ксеркс столь радовался победе сидонцев в морской «битве», устроенной им, видимо, в качестве репетиции будущих морских сражений (Her. VII, 44), а в сражении при Саламине против афинских кораблей, несомненно лучших в греческом флоте, были поставлены именно финикийские суда (Her. VIII, 85).

Итак, финикийские города-государства, признав верховную власть персидского царя, которого они называли «господином царей» — ’dn mlkm (KAI, 14), сохраняли свою автономию и при персах. В то же он время персидский период отмечает изменение роли отдельных финикийских городов. На второй план отступает Тир. Может быть, толчком к такому изменению послужил упомянутый уже отказ тирийцев выступить против Карфагена, и Камбиз, казалось, никак на это не отреагировал, в действительности же он решил сделать своей опорой в Финикии старого тирского соперника — Сидон (Katzenstein, 1979, 27–28).

Конечно, на положение Тира не мог не оказать влияние распад его колониальной державы. Уже только прекращение выплаты дани, которую, как говорилось выше, выплачивали колонии метрополии, наносило удар тирской казне. Еще до этого распада финикийские колонии становятся независимыми от метрополии в экономическом отношении: там развивается собственное производство, в частности, керамика в середине VII в. до н. э. (Bartolini, Moscati, 1995, 41–44). Еще раньше собственную керамику начал изготовлять Карфаген (Cintas, 1970, 452–453). Вообще связи Карфагена с метрополией были не очень значительными в доэллинистическое время, кроме как в религиозной области (Циркин, 1987, 71). В этих условиях подчинение финикийских городов Африки, Сицилии и Сардинии наносило серьезный удар контактам Тира со Средиземноморьем.

Тир выступал как важнейший поставщик западных, особенно испанских, металлов на Восток. Однако в середине VI в. до н. э. происходят очень важные изменения в Испании. Значительный экономический и политический кризис переживает Тартессийская держава, следствием чего является «закрытие» тартессийской экономики (ср.: Alvar, 1995, 44–45). С другой стороны, на самих тартессийских рынках усиливается греческая конкуренция, как показывают, в частности, раскопки в важном тартессийском центре Онобе (Fernandez Miranda, 1986, 256–258; Ruiz Mata, 1989, 111). В результате всех этих изменений финикийцы покидают ряд своих поселений на средиземноморском и атлантическом побережье Испании, а также Могадор у атлантических берегов Африки и концентрируются в немногих городах, находившихся в более выгодной позиции, так что, кроме Гадеса, в Испании остаются еще только три финикийских города — Малака, Секси и Абдера (G. et С. Charles-Picard, 1968, 92, 95; Aubet, 1994, 278, 285, 294–295; Martin Ruiz, 1995, 62–98; Lopez Castro, 1995, 56–58). Уже в VI в. начинается и в V в. до н. э. окончательно происходит перестройка хозяйственной жизни испанских финикийцев, в экономике которых теперь большое значение имеет обработка продуктов рыболовства и торговля ими (Lopez Castro, 1995, 63–66; Martin Ruiz, 1995, 39). Для более позднего времени Страбон (III, 4, 2) говорит о тесной связи Малаки с противолежащим берегом Африки, совершенно умалчивая о каких-либо контактах с Финикией и вообще Восточным Средиземноморьем. Эти изменения на крайнем западе средиземноморского мира и в прилегающих районах Атлантики непосредственно сказались на положении Тира. Конечно, связи между западом и востоком Средиземноморья не были прерваны полностью. Использование происходящего из Испании «белого льна» при постройке Ксерксом моста через Геллеспонт в 480 г. до н. э. свидетельствует о сохранении этих связей, ибо этот материал доставляли на Восток явно финикийцы (Hammond, Roseman, 1996, 90). Но связи стали гораздо менее интенсивными, а главное — исчез поток испанских металлов, приходивших в Тир и оттуда распространявшихся по странам Востока. Тир утерял роль «шарнира», связывающего Ближний Восток и Дальний Запад с его металлическими богатствами. Это не значит, что он перестал быть значительным торговым и морским центром, но он перестал занимать лидирующее положение на сиро-финикийском побережье. Эта роль теперь перешла к Сидону (Harden, 1980, 50).

Именно сидонцы одержали победу в «потешном» морском бою, устроенном Ксерксом накануне похода в Грецию (Her. VII, 44). Перечисляя командиров различных эскадр в персидском флоте, Геродот (VII, 98) начинает с сидонца Тетрамнеста, называя уже затем тирийца Сирома (явно Хирама) и арвадца Мербала. Когда Мардоний по поручению Ксеркса перед сражением при Саламине спрашивал совета, начинать ли это сражение, опрос он начал опять же с царя Сидона (Her. VIII, 68). Характерен эпизод, произошедший несколько раньше, когда Дарий послал греческого врача Демокеда на разведку к берегам Эллады. Именно в Сидоне был снаряжен корабль, на котором Демокед со своими спутниками отправился в Грецию, а затем в Италию (Her. III, 136). Видимо, в это время уже Сидон становится главным пунктом связи Востока с западными странами. Это произошло еще до завоевания Дарием Самоса (ср.: Her. III, 139), т. е. до 517 г. до н. э. (Дандамаев, 1985, 108), и говорит о том, что переход первенства в западных контактах от Тира к Сидону произошел довольно быстро.

Диодор (XVI, 41, 4) пишет, что Сидон выделялся среди других финикийских городов своим изобилием и что его жители, занимаясь торговлей, приобрели огромные богатства. Эти сведения относятся к середине IV в. до н. э. Но уже в конце VI в. до н. э. сидонские цари приступили к грандиозной перестройке храма Эшмуна вблизи города, что требовало огромных средств. Храм был построен в первой половине века по месопотамскому образцу, но теперь стал перестраиваться по персидской модели (Les Pheniciens, 1997, 177). Едва ли это предприятие было вызвано религиозными нуждами, оно явно было политическим актом: сидонский царь подчеркивал свою преданность персидскому суверену. Позже, когда финикийские города стали чеканить свою монету, только на сидонских изображался персидский царь (Harden, 1980, 158; Betylon, 1980, 5–6, 137), что подчеркивало особое положение Сидона. Персидские цари тоже выделяли Сидон. Около этого города находился царский «парадис», в котором персидский царь отдыхал (Diod. XVI, 41, 5). Такие «парадисы» были обычно парками с фруктовыми деревьями и вообще всем, что считалось лучшим из растущего на земле, и служили резиденциями персидских царей (Дандамаев, Луконин, 1980, 154). В самом городе имели свою резиденцию персидские сатрапы и полководцы (Diod. XVI, 41, 2), и Диодор этим объясняет особую тяжесть персидского ига, падающую на сидонцев. По-видимому, город был обязан содержать высших персидских чиновников во время их пребывания там. Возможно, остатком резиденции сатрапов являются фрагменты колонны в ахеменидском стиле, найденные в Сидоне (Les Pheniciens, 1997, 177). Едва ли это означает, что Сидон являлся центром сатрапии Заречья. Такой центр, вероятнее, находился на территории, непосредственно подчиненной персидскому царю. Скорее всего, это был Дамаск, о котором Страбон (XVI, 2, 20) говорит, что он был самым славным городом Сирии во времена персидского владычества. Недаром, как пишет Арриан (Anab. II, 11, 9–100), именно в Дамаск после битвы при Иссе и сам персидский царь, и многие персы отправили свое имущество (Eph‘al, 1988, 154–155). Однако и Сидон явно играл значительную роль в управлении сатрапией. Диодор отличает сатрапов от полководцев. Это полностью соответствует административной реформе Дария, который отделил гражданское управление от военного командования. Позже в руках сатрапа все чаще сосредотачивались и военные функции (Дандамаев, Луконин, 1980, 113). Поэтому возможно, что сведения Диодора восходят к сравнительно ранним временам, хотя, конечно, не исключено, что в Заречье разделение функций сохранялось и в середине IV в. до н. э., о чем и писал Диодор.

Несомненно, значительную роль в это время играл и Арвад. К сожалению, сведения о нем крайне скудны. Но все же известно, что арвадский флот активно участвовал в походе Ксеркса на Грецию, и Геродот (VII, 98) называет арвадца Мербала, сына Агбала, на третьем месте после руководителей сидонской и тирской эскадр. Как и Сидон и Тир, Арвад в IV в. до н. э. чеканил монету. Однако ее стандарт отличался от стандарта других финикийских городов: он был персидским (или вавилонским), что, может быть, отражает какие-то более тесные связи этого города с внутренними районами Персидской Державы (Betylon, 1980, 78). Это не мешало Арваду поддерживать отношения и с греками, свидетельством чему являются глиняные антропоидные саркофаги, найденные в некрополе Арвада, в которых ясно ощущается греческое влияние. Их изготовление начинается на рубеже VI–V вв. до н. э. (Lembke, 1998, 119–120). Хотя арвадские некрополи персидского времени были разрушены, все же по их остаткам можно судить о значительном богатстве города и его жителей. В частности, найдена фамильная гробница какого-то арвадского купца с дромосом и девятью погребальными камерами, в которых и найдены упомянутые саркофаги (Lembke, 1998, 119).