От выстрела до выстрела

— Петя, он сел обедать с твоим знакомым!

— В самом деле? Значит, это не только мой знакомый, — улыбнулся Столыпин.

— А ты… может, тогда смог бы устроить, чтобы мы побывали при его исполнении?

— Тебе хочется?

— Да, очень! — загорелась Оля, любившая красивую музыку.

— Хорошо, Оленька, я постараюсь, — он покончил с десертом и вытер салфеткой губы, — а ты мне сыграешь что-нибудь?

— Из Чайковского?

— Не имеет значения. Что тебе больше нравится.

— Папa говорит, что я лучше всего играю на нервах, — заговорщически предупредила Нейдгард.

— Боюсь, я в этом плане плохо звучащий инструмент.

— Это в хорошем или плохом смысле? То есть… ты разнервничаешься или наоборот нет? Ты подразумевал расстроенный инструмент или что мои попытки будут расстроены, потому что твой инструмент… боже! — остановилась Оля, запутавшись и заведя себя рассуждениями до позорной оплошности, оговорки, срамящей уста воспитанной девушки. — Я имела в виду, что…

— … и «многое другое», — поддел её Петя предыдущей многозначительной концовкой, сорвавшейся с языка Ольги. Видя, что он потешается над ней, она чуть пристукнула кулачком по столу:

— Я просила не быть злопамятным! — и, спрятав лицо под ладонью, сама тихо засмеялась: — Почему рядом с тобой я всегда начинаю выглядеть глупо?

— Ничуть. По-моему, премило, — заверил Столыпин. И вернулся к теме, с которой они соскользнули: — Так, может, сыграешь мне просто музыку на фортепиано?

— Хорошо, как только оно поблизости окажется, — улыбаясь, кивнула девушка.

Через неделю Петя смог организовать два приглашения на один вечер, где присутствовал и играл Пётр Ильич. Это был званный ужин у друзей Чайковского, но, поскольку там был и Апухтин, то он помог Столыпину исполнить желание невесты. Оля была в восторге и не смолкала всю дорогу, что они ехали в экипаже к ней домой. По свету в окнах она поняла, что дома брат Дмитрий. Алексей, младший, в августе перешедший прапорщиком в лейб-гвардию Преображенского полка, следом за старшим, находился в казармах, но и Димы было достаточно, чтобы пригласить жениха внутрь и не быть скомпрометированной.

— Хочешь подняться? Выпьем чаю и расскажем, как провели время.

И без того уже было поздно, и тянула необходимость возвращаться на Моховую, чтобы выспаться и встать на занятия. Но разве Петя мог отказаться от возможности побыть с Олей ещё чуть дольше? «Ладно, одну лекцию с утра пропущу» — в очередной раз махнул он на университет, и они, выйдя из экипажа, вошли в дом.

Дмитрий уже успел поужинать, поэтому прислугу заново послали за чаем. Сестра начала живописать о том, как виртуозно исполнял свои произведения Чайковский, какое было наслаждение слушать это, как бесконечно могла бы она упиваться звуками прекрасных мелодий! Потом, многозначительно посмотрев на Петю, она села за фортепиано и стала наигрывать что-то, разминая пальцы.

— Оля, не поздновато ли для музицирования? — указал на время Дмитрий. — Соседей не разозли.

— Я потихоньку, — пользуясь неведением молодых людей, в музыке не разбиравшихся, она выбрала некоторые моменты «Белого адажио» из «Лебединого озера», той части балета, где Одиллия и Зигфрид полюбили друг друга, и у заколдованной принцессы появляется надежда быть расколдованной, сбросить чары и из лебедя вернуться в образ девушки. Ведь только настоящая и верная любовь спасает от всего.

Петя, болтая о чём-то с Дмитрием, не отводил глаз от Оли, сегодня такой счастливой, всем довольной, вдохновлённой. Он готов был приложить и больше усилий, лишь бы всегда видеть её улыбку, свет в глазах. В какой-то момент Дима заметил, что его почти не слушают и, доверяя чести Столыпина, уверенный в нём, его благородстве, посчитал, что может позволить этой паре, сияющей и беззаботной, побыть немного наедине.

— Что-то прислуга долго, — как бы между делом заметил он, — пойду, посмотрю.

Слушавший его в пол-уха, Петя обратил мало внимания на его уход. Ему и в голову не пришло попытаться воспользоваться моментом, заговорить о чём-то недозволенном и откровенном, протянуть руки. Почувствовав, что освобождён от разговора, он только ближе подошёл к инструменту, на котором играла Ольга, и оперся о него локтем, следя за её движениями. Она подняла лицо.

— Тебе не было сегодня скучно?

— Нет.

— Ты же не поклонник музыки.

— Я был с тобой.

— И тебе этого было достаточно? — пальцы невольно замедлились, снизив темп. Ему бы хотелось взять её за руку, но только сейчас Пётр понял, что если сделает это, то звук прервётся и все в доме поймут, что что-то происходит.

— Да.

— И ты никогда не заскучаешь со мной? — бросила на него взгляд Оля и вновь вернула к клавишам.

— Отчего я должен заскучать с тобой? Не ты развлекать меня должна. Дельному, толковому мужчине вообще некогда скучать. Я ходил сегодня в Министерство внутренних дел, искать места. После упразднения Третьего отделения у них до сих пор кое-какая неразбериха, сказали, что люди нужны, но пока — не до этого. Я так понял, что первым делом всё равно места получают те, за кого кто-нибудь слово замолвит, но это ничего, я первый раз сунулся — хотел попробовать сам, без протекции. Теперь обращусь к кому-нибудь.

— А как же твоя учёба? — остановилась Оля и, опомнившись в этой паузе, что стало слишком тихо, перешла на вальс.

— Попытаюсь совмещать. Тем более, ты знаешь, что иногда можно получить должность так — чтобы числиться, а приступить к делам позже. Апухтин, кстати, так и живёт. Он при министерстве числится, а сам всё больше дома и в гостях, стихи пишет или читает.

— Но если ты будешь и учиться, и служить, то когда же найдёшь время на меня?

Петя улыбнулся:

— Зато я тебе точно не наскучу.

— А если я заскучаю без тебя?

В груди Столыпина приятно ухнуло. Что это? Она впервые сказала, что… была бы рада проводить с ним время? Что ей нравится с ним? Или всё дело в «если»? Ведь это не признание, а так — предположение, что когда-нибудь, возможно…

В комнату вернулся Дмитрий.

— Ну, чай уже несут! Идёмте за стол.

Момент для откровений закончился и, пока Пётр думал, имела ли Оля в виду настоящее или всё-таки будущее, она беззвучно вздохнула. И в письме он писал ей, что поцелует по-настоящему, и в «Новопалкине» сказал, что хочет поцеловать её, а всё же не делает этого будто нарочно! И как ей упираться, сопротивляться и давать ему понять, что так просто у него ничего не выйдет, если Петя даже начать не пытается?

Глава XVIII

Зима приходила в Петербург обманным путём, всё притворяясь промозглой осенью, пока не начинала к дождю подсыпать снега. И вот уже под ногами не лужи текли, а расползалась кашица грязи; по утру она хрустела, покрывшись льдом, за день же вновь подтаивала, согретая сотнями топчущих её ног.

Петя получил, как и предыдущие два года, в ответ на прошение билет от студенческого инспектора с разрешением отбыть в отпуск на Рождество и до седьмого января[1]. Но теперь, когда они с Олей виделись регулярно, ему трудно было представить, что придётся разлучиться на две-три недели! И всё же не поехать было нельзя — он и так пропустил прошлую зиму, не навестив отца.