Отблеск миражей в твоих глазах

Смеюсь, ну что за ребячество.

Присоединяюсь к ним, ставя перед страдальцем чашку кофе. Сама тоже пью, продолжая обсуждать с Марком детали его скорой помолвки.

Пару раз в беседе поворачиваюсь к Барсу и, когда ловлю свирепую настороженность в жгучих глазах, непроизвольно ежусь. Он будто недоволен тем, что я общаюсь с парнем. Странно. Обдает нас хмурой сосредоточенностью. В какой-то миг, хохоча над очередной шуткой собеседника, вновь напарываюсь на темный взгляд. Черт. Полосит зрительно.

Не понимаю, что происходит.

Мне неприятно. Я в чем-то провинилась?

Договариваемся сегодня пообедать все вместе, Марк приведет девушку, чтобы нас познакомить. Вечером Барс работает, но согласился на пару часов днем отпроситься в клинике. Ухожу на занятия в легкой прострации.

А к назначенному времени он отправляет мне сообщение, что подъедет через десять минут. Я отпрашиваюсь с пары и спешу к парковке. Несмотря на осадок, оставшийся во мне с утра, я всё же горю энтузиазмом. Теплится надежда, что посиделки с друзьями и нам помогут растопить образовавшееся напряжение. Я не знаю, помнит ли Таривердиев свои ночные выходки, но вел он себя после пробуждения крайне отталкивающе.

Укрепляюсь во мнении, что нам срочно нужен разговор по душам, иначе я сойду с ума на почве нескончаемых догадок.

Выхожу из двора и лицом к лицу сталкиваюсь с… Назели.

Выдаю мысленный стон и досадно морщусь. Да Боже ж ты мой, эта женщина каждый день будет ходить с дочерью на занятия?! И попадаться мне на пути?!

— Здравствуйте… — киваю скупо, отдавая дань сухой вежливости.

Собираюсь обойти её, но она внезапно очень крепко хватает меня за запястье, отчего мои брови буквально прыгают на лоб.

— Здравствуй, Лусинэ. Не убегай, давай поговорим.

— О чем? — недоумеваю.

Адамова какая-то таинственно серьезная со своими эффектно поджатыми кровавыми губами. Лицо словно восковое, безупречное, пышет здоровьем, как у корейских девчонок из роликов.

Впервые задумываюсь о том, чем она занимается по жизни? Судя по идеальной внешности — ухаживает за собой сутками напролет.

Я вдруг вспоминаю популярный фильм «Семейка Аддамс», меня тянет на смех от аналогии с семьей Адамовых. Сжимаю рот, чтобы не улыбнуться, и всё-таки аккуратно высвобождаю свою конечность.

— Послушай, — Назели театрально выдыхает с шумом. — Я хочу помочь…

Вот это поворот. Моё недоумение взлетает до небес.

— Он… Барсег… — она произносит имя с таким трудом, что я почти готова её жалеть. — Понимаю, что он красивый мальчик…

— Очень! Нереально! — поддакиваю с издевкой.

Женщина осуждающе сверкает глазищами.

— Но его гены… Темперамент, характер, отцовская натура… Он тебя погубит.

Мне больше не смешно.

Адамова выплевывает последние слова с такой болью, словно сейчас мы говорим о ней. Во взгляде с поволокой отражается лютая ненависть. И от концентрации ярости в нем я неконтролируемо отшатываюсь.

— Это лишь сначала кажется сказочным. Думаешь, любовь всё победит. Человек изменится, будет считаться с тобой, дорожить, доверять… — делает паузу, сглатывая, и нервно сцепляет пальцы. — Но позже ничего не меняется. Точнее… становится хуже. У них порода такая, мужчины жестокие и не умеют обращаться с женщинами. Изводят морально, а потом… и не только.

Дрожь прознает тело. У неё такой отчаянный голос, что мне страшно.

Я могу сколько угодно недолюбливать эту женщину, но отрицать её честность и душевные терзания в данную секунду невозможно.

Другой вопрос, каким образом я связана с её триггерами, и что ей от меня надо?

— Вчера, когда я тебя увидела, не могла оправиться от видений прошлого. Посмотри на себя, дорогая, во что ты превратилась рядом с ним?

Что-что?!

Допустим. Я действительно неважно выгляжу, у меня был срыв, я восстанавливаюсь. Но…

— Вы… Вы сошли с ума? — шиплю, раздражаясь, отчего собеседница застывает в изумлении. — Совсем уже… сравнивать меня с собой и Барса с его умершим отцом? Что Вам от нас надо, не пойму! Я Вас не трогаю, с сыночком Вашим не общаюсь, так и Вы отстаньте от меня, а!

Да мать твою! Это что за киношный сюр? Не могу поверить!

Назели оскорбляется в лучших традициях чопорных ведьм. Её лицо вытягивает, губы подрагивают в гневе, а в глазах отражается холодное презрение.

Вот это другое дело. А то амплуа побитой собаки ей вообще не идет.

— Ты меня разочаровываешь, Лусинэ… Я думала, мы поймем друг друга. Хотела предостеречь, чтобы ты опомнилась… Ты уже измождена. А что будет дальше? Я знаю, как это тяжело — жить с тираном. И в свое время мне никто не помог… пока я делала вид, что у нас всё хорошо.

— И Вы решили записаться в мои благодетельницы? С какой такой радости? Вы что-то путаете. Я не нуждаюсь в помощи и счастлива со своим мужем, а моя плачевная внешность Вас ни капли не касается…

— Ты забываешь, что я хорошо знаю этого мальчика. Я… я его родила и воспитывала… он копия своего монстра-отца… с младенчества проявлял те же повадки. Не обманывайся.

— Я-то как раз не забываю, а вот Вы… поразительно, что вспомнили… кто его родил.

Пару секунд сверлим друг друга неуступчивыми взглядами.

— Прежде чем меня осуждать, — роняет ледяным режущим тоном избитые фразы, — проживи мою жизнь, девочка, — неуловимо качает головой, дескать, что с тебя взять, дурочка. — Хотя… я никому не пожелаю эту самую жизнь прожить.

Неприятный озноб сковывает кожу, я веду плечами и молчу.

Адамова открывает сумочку, изящным жестом извлекает из неё визитку и сует мне в руку:

— Конечно, наш разговор выдался ужасным, ты не воспринимаешь меня… но, когда тебе понадобится помощь, я от тебя не отвернусь. Ведь счастливой ты не выглядишь. Совершенно.

И уходит королевской походкой.

Во мне плещется какое-то мерзкое липкое ощущение вселенского уныния.

К чему этот перфоманс? Может ли хладнокровная циничная женщина по-настоящему переживать за чужого ей человека? Пытаться уберечь и помочь? Способна ли на подобную искренность, если учесть, что двадцать лет назад она бросила своего маленького сына и наладила личную жизнь?

Я в необъятном замешательстве.

А что, собственно, я знаю о том, что произошло тогда? Да, мне сказали, Назели ушла к другу своего мужа. Но… просто так?