Отблеск миражей в твоих глазах

Вряд ли.

Неподдельная боль её высказываний уже дает поверхностное представление о случившемся. Когда-то ей действительно причиняли страдания. Столько времени прошло, а говорит о них так, будто все раны свежи…

Обнимаю себя руками.

Как же всё это нелепо…

Когда стройный силуэт исчезает из поля зрения, я очухиваюсь. Как от гипноза, ей-богу. Ладонь покалывает от чего-то острого. Разжимаю её и, хмурясь, вчитываюсь в надписи на темном прямоугольнике.

Адамова Назели. Глава какого-то фонда с длиннющим непонятным названием.

Ну и на кой черт мне эта визитка?

Встряхиваю её и бью ребром по своему большому пальцу, задумавшись.

Медленно поднимаю голову и… схлестываюсь с прямым недобрым взглядом Барса…

Он стоит в паре-тройке метров у своей машины, а я даже не заметила, как подъехал!..

Меня парализует.

Мысли хаотично мечутся, язык немеет.

Реакция психики убийственная. Я ничего не сделала, но такое впечатление, что снова в чем-то провинилась. Что бы сейчас ни сказала — будет смазанным никчемным оправданием.

— Поехали, а то опоздаем, — бросает равнодушно и открывает передо мной пассажирскую дверь.

Растерянно смаргиваю и молча подчиняюсь.

Несколько минут едем в тишине.

Я на иголках. Жду взрыва. Не мог Таривердиев так спокойно отнестись к тому, что я разговаривала с его матерью. И еще эта дурацкая визитка…

— Ничего не хочешь спросить? — не выдерживаю и сама призываю к диалогу.

— А надо? — коробит от напускного безразличия в голосе, взгляд-то у него говоряще пылающий.

— Как хочешь…

Я развожу руками в бессилии.

Может, это и правильно. Может, ему слишком больно обсуждать её. Может, лучше не поднимать тему сейчас.

Когда подъезжаем к уютному итальянскому ресторанчику, я уже более-менее прихожу в себя. Чувствую состояние Барса каждой клеточкой и мучаюсь от беспомощности. Если он не желает делиться… что я могу поделать?

Транслирую беззвучно: я на твоей стороне.

У двери рисую на лице улыбку и вхожу, источая дружелюбие.

Знакомимся, легко идем на контакт с Зарой, девушкой Марка. Говорим большую часть обеда мы. Сам Марк лишь вставляет шутливые реплики и иногда подначивает своего друга, но тот немногословен.

А потом ребята объявляют, что хотят видеть нас с Таривердиевым в роли их свидетелей и шаферов. Конечно соглашаемся. Я теряюсь от предстоящей ответственности, но мысленно радуюсь тому, что будем такой важной парой на свадьбе… Впервые вместе.

— У нас не было венчания. И классических церемоний. Мы быстро расписались, потому что хотели скорее начать жить вдвоем, — отвечаю на вопрос Зары.

— Ты не жалеешь? Не хотела белого платья? — искренне удивляется она.

Значит, Марк не стал трепаться о том, как у нас сначала расстроилась традиционная женитьба, а спустя два года состоялась картонная роспись в загсе. Похоже, в чем-то с Барсом они и здесь схожи — не делятся личным друзей.

Я смотрю в её участливые карие глаза со слегка нахмуренными густыми бровями и… стопорюсь.

Потому что…

Боже, да! Да! Очень хотела бы. Дать клятву невесты, услышать клятву жениха, а потом это торжественное «Объявляю вас мужем и женой»…

Но…

На белое платье у меня давно нет права.

Брак был совершен на основе фальшивой справки.

А мужем и женой мы, к сожалению, пока можем называться с натяжкой.

— Нет, — кривлю душой и стреляю в Таривердиева тоскливым взглядом. — У каждого своя история, у нас получилось так. Зато у вас намечается роскошное торжество…

Я перевожу тему, успев заметить, как потяжелело что-то в глубине любимых жгучих глазах. Словно предупреждение о шторме.

Дальше всё проходит нейтрально.

Вскоре тепло прощаемся и обмениваемся номерами с моей новой знакомой.

Барс уезжает на работу, я направляюсь к метро, оно здесь совсем рядом, поэтому отказываюсь от предложения подвезти меня. Это будет огромный крюк плюс пробки.

У подъезда впадаю в конкретный меланхолический загруз. Какой-то не особо рукастый романтик вывел на двери подъезда кривое «Алина, я тебя люблю». Пялюсь на свежий ярко-красный палимпсест и чувствую, как по венам разгоняется горечь.

Я могу быть сколько угодно умной, понимающей, сочувствующей… Набираться терпения, не торопить события, ждать.

Но это не отменяет клокочущей внутри потребности быть любимой. И тоже хотеть вот такого безобразия — глупых надписей, простых признаний. Примитивного счастья.

Беспрекословного доверия. Открытости. Проявления чувств.

Если они есть.

Иногда во время нашей близости я ощущала себя самой желанной и любимой. Ловила обожание в мужских глазах. Таяла от его бессвязного бормотания… Но ведь в секунды экстаза каждый немного не в себе и источает невообразимые интимные вибрации.

Я знаю, что Таривердиев — это не о словах. Это поступки. Это защита. Опора. Стена. Скала.

Знаю также, что такие поломанные с детства люди крайне тяжело идут на вербальный контакт. Они по большей части — тактильные. Преимущественно выражают свое расположение через прикосновения. Барс даже фразу «Моя ты» произнес всего один раз тогда под дождем. Получается как в том анекдоте: если что-то изменится, я дам тебе знать.

Всё осознаю.

И тем не менее… до одури ищу, жажду, грежу о проявлении его чувств…

Сердце натужно скукоживается и выбивает дыхание мощными болезненными спазмами.

Я, блин, хочу кричать о любви!

Но есть вероятность, что он не услышит даже мой крик…

Вхожу в подъезд под всплывший в памяти стих:

«Мама не любит папу.

Папа не любит маму.

Я подрасту и тоже

любить никого не стану…»

То и дело слезы наворачиваются весь вечер. Выполняя задания, я неотрывно думаю о Барсе.

Меня то одолевает ненависть к его родителям, лишившим ребенка нормального детства. То душит беспрекословная любовь к тому мальчику и нынешнему мужчине. То разъедают сомнения, сможем ли мы выстоять?

Так накручиваю себя, что уже к девяти во мне иссякают все силы. Кое-как принимаю душ и замуровываюсь в кровати. Забываюсь тревожным поверхностным сном.

Просыпаюсь от касаний.

Чувствую их на плечах, ключицах, груди…

Мне сначала хочется улыбнуться сквозь морок. Но следом… сжимаюсь тревожно.

Распахиваю глаза и опускаю вниз, наблюдая, как в полумраке Таривердиев суматошно отпихивает мешающее одеяло и ныряет ладонями под мои ягодицы, сминая их с яростным нетерпением. Губами напористо атакует кожу живота и вновь поднимается выше, задирая шелковый топ.